«Да, Командир», — ответил мичман. «Похоже, море серьезно разгуляется, прежде чем успокоится».
Тяжело нагруженный дневальный протиснулся через узкий проход между моей койкой и столом. Я последовал за ним в кают-компанию.
Чтобы пообедать, нам пришлось установить на столе ограждающие планки, и даже после этого потребовалось проявлять чудеса ловкости, чтобы не пролить суп на колени.
В один из моментов во время еды Стармех повернулся к своему заместителю и как бы между прочим спросил: «Что это у тебя на ресницах и бровях? Ты бы показался как-нибудь нашему лекарю».
Он не стал продолжать тему до тех пор, пока второй механик и оба вахтенных офицера не вышли из-за стола. Затем он так же как бы между прочим сказал: «Должен сказать, в первый раз я их здесь видел».
«Видел что?» — спросил Командир.
«То, что мой приятель разводит вокруг своих глаз — вшей, разумеется».
«Да ты шутишь!»
«Нет, серьезно, хуже и не придумаешь. Это так сказать, третичная стадия».
Командир сделал глубочайший вдох и уставился на Стармеха, как громом пораженный.
«Со всем должным уважением к твоим медицинским познаниям, Стармех, означает ли это, что твой назначенный наследник был…»
«Да ладно, Командир. Нет нужды подозревать наихудшее».
Циничная ухмылка появилась на лице Стармеха. Командир медленно покачал своей головой, как будто проверяя подвижность своих шейных позвонков. Наконец он сказал: «Ну-ну, это забавно. Что меня озадачивает, что же будет его следующим ходом?»
Ухмылка Стармеха раздалась вширь. «А, тут у тебя есть я».
***
На лодку опустился покой, подчеркиваемый шумом вентиляторов. Единственным раздражителем были случайные обрывки песни и гул голосов, когда кто-либо открывал дверь в носовой отсек. Я встал и прошел в нос лодки.
«Бурное веселье в цепном ящике», — сказал мне Крихбаум с со снисходительным кивком головы, когда я проходил через кают-компанию главных старшин. Свет в носовом отсеке был еще более тусклым, чем обычно.
«Что происходит?» — поинтересовался я.
«Веселье и игры», — угрюмо ответил Арио. Подвахта сидела на палубе плечом к плечу, скрестив ноги. Их замасленные рабочие куртки и рваные свитеры делали их похожими на хор разбойников из «Кармен», одетых в лохмотья из корзины театрального костюмера.
Лодка неожиданно накренилась. Кожаные куртки и штормовки на крючках повисли под углом к переборке и мы вынуждены были ухватиться за леера на койках, чтобы удержаться на ногах. Ужасные проклятия послышались из глубин отсека. Уставившись между голов и подвесных коек, я увидел голую фигуру, пошатывавшуюся в полумраке.
«Это Швалле», — объяснил Бенджамин, «Моет свое лилейно-белое тело. Он все время этим занимается, Лейтенант. Мы так полагаем, что он самому себе очень нравится».
С двух носовых коек и из одного гамака послышалось скорбное пение. Бенджамин стал изображать голосом орган, пару раз попробовал подстроиться к песне и наконец поймал мелодию.
Вдоль железной дороги Гамбург-Бремен Еле тащилась больная от любви девица, И когда подошел поезд из Фленсбурга, Она легла на рельсы и зарыдала. Машинист увидел, что она лежит на пути И затормозил дрожащей рукой. Паровоз не смог остановиться вовремя — — Её голова покатилась в песок».
Остальные запели в свою очередь:
«Кто сильнее страшится потерять — Сквалыга свои деньги Или король Марокко свою корону? Нет на свете прекраснее ощущений, Чем трахать самую лучшую девку в городе!»
«Еще чаю, Малыш?» — спросил Бенджамин Цорнера, малорослого электрика.
«Спасибо».
Бенджамин наклонил массивный чайник. Ничего не произошло. Он продолжал наклонять, и неожиданно носик чайника изверг толстую струю чая. Хлеб, сосиски и консервированные сардины были залиты.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
«О Господи», — произнес Факлер, «осталось всего лишь десять минут до вахты. Будь все это проклято — лишь только опустил на койку свою задницу, и сразу же время поднимать её снова. Да это просто издевательство, вот что это такое». Он покинул компанию, все еще ругаясь.
Швалле тоже застегнул ремень и отправился в корму. «Я ушел», — сказал он, исчезая в двери переборки.
«Передай рулевому мой пламенный привет!» — воскликнул вслед ему Бокштигель.
***
Стармех все еще отдыхал в кают-компании. Выжидающе глядя на меня, он спросил: «Что делает стекольщик, когда у него нет стекла?»
Я закатил глаза в безнадежности догадаться.
«Разумеется, он пьет из бутылки!»[20]
Я устало покачал головой.
Брызги оросили палубу центрального поста с шумом шквального дождя. Порой громадный кулак с глухим гулом ударял по днищу лодки. Неожиданно под плитами настила послышался грохот, настолько громкий, что он заставил меня вздрогнуть. Командир ухмыльнулся. «Моржи», — сказал он, «чешут свои спины о наш киль».
Снова глухой грохот. Стармех встал. Аккуратно выпрямившись, он поднял плиту настила и подозвал меня. «Посмотрите, вот один из них».
Я уставился через проем и при свете ручного фонаря увидел небольшую тележку, подвешеннную на двух рельсах. Она была занята скорчившейся фигурой человека.
«Он проверяет плотность электролита в аккумуляторах».
«Ну и работенка, в такую погоду».
«Так оно и есть».
Я подобрал книгу, но очень скоро понял, что я слишком устал и взбудоражен, чтобы воспринимать печатное слово. Тут могла бы помочь попойка — честная пьянка с бутылкой, и затем быстро, как молния, на поиски приключений — все, что угодно, только не это утомительное отсутствие активности. Пиво Beck, Pilsner Urquell, мюнхенское Loewenbraeu, Martell, Hennessy, три звездочки, пять звездочек…
Сладковатый привкус появился у меня во рту, немедленно я увидел стаканы с дешевым зеленым ликером и, по контрасту, горячий пунш цвета красных чернил. Только небеса знали, где две девушки раздобыли всю эту дрянь, но для бумажных пакетов это было неплохо. Фридрих был нахальным молодым дьяволом, склеив их в кафе таким вот образом: «Мм, вы чудесно пахнете, дорогуши! Где вы живете?»
«Если это движется, трахай это», — было девизом Фридриха на берегу. Его единственным условием было: «Но не прежде, чем напьешься допьяна».
Боже, что это была за сумасшедшая ночь! Две ретивых кобылки, одна блондинка, другая рыженькая, и спереди их, и сзади…
«Ты в увольнении, верно? — Я всегда слабею от парней в морской форме — Что это за медаль у тебя? Правда? Это надо отпраздновать».
Две минуты и нас унесло уже довольно далеко. Блондинка выставила свой таз и своими ногами обхватила мои бедра.
«Танцы повсюду запрещены», — пожаловался кто-то. «Нет, у нас разрешены, так что не тушуйся! Эй, Ида тебе кое-что откусит!»
Подпихивание локтями и хихиканье.
Сервант, набитый ярмарочными куклами в маленьких складчатых юбках, расставленных по росту, как органные трубы. Между двумя ландышами целая дюжина садовых гномиков самых маленьких размеров, что только бывают, перемешанных с блестящими лакированными ангелами из дерева. Гипсовые олени с посыпанными блестками спинами, лампочка из красного стекла в стандартном светильнике, подушки дивана, по центру которых ткнули кулаком так, чтобы их углы стояли торчком, как ушки у кролика. И еще круглые вязаные подушки всех цветов радуги, и среди них рассажены три или четыре плюшевых медвежонка, один из которых, как ни странно, розовый. На стене танцующие феи. Все это вспоминается мне как многоцветная иллюстрация: расшитые тесьмой подставки под стаканами с ликером, а под ними инкрустированный поднос с изображением собора Св. Марка в Венеции. Огромная кукла, расставившая свои розовые целлулоидные ноги сверху серванта, выглядела как еще один сувенир из Венеции.