Читать интересную книгу Старуха - Михаил Широкий

хотевший куда-либо отправляться, тем более таким необычным способом, но ещё менее желавший оставаться в погребе в одиночестве, помявшись и недовольно покривив лицо, вынужден был также тронуться с места и нехотя последовать за приятелем.

Уже очень скоро выяснилось, что продвигаться по лазу не слишком лёгко и удобно. Он был довольно узким, и даже худощавые Димон и Миша пробирались по нему с немалым трудом. Замедляли их движение и то и дело попадавшиеся на пути камни с острыми краями, больно впивавшиеся в тела и до крови царапавшие кожу, а также осыпавшаяся земля, норовившая попасть им в глаза и рот.

Помимо физических неудобств, возникали, прежде всего у Миши, тревоги другого рода. В загромождённом их телами проходе вскоре снова стало не хватать воздуха, и Миша, ползший вторым, почувствовал это особенно отчётливо. К нему тут же вернулся покинувший было его страх задохнуться. Он принялся, широко раскрывая рот, хватать им спёртый, нечистый воздух, поступавший в подземелье непонятно откуда, и выказывать признаки беспокойства и нетерпения, выражавшиеся в протяжном постанывании и недовольном ворчании.

Это не осталось не замеченным Димоном.

– Чё ты там пыхтишь? – проговорил он, с трудом полуобернувшись к спутнику.

– Душно, – прохрипел в ответ Миша, выплёвывая попавший в рот и скрипевший на губах песок.

Димон, чуть помедлив, промолвил:

– Потерпи. Я не думаю, чтоб эта нора была слишком длинной. Скоро мы должны выбраться.

– Куда? – продолжая отплёвываться, спросил Миша.

Димон опять ответил не сразу. Бросил взгляд вперёд, на убегавший неведомо куда подземный тоннель, озарённый неверным трепещущим светом его фонаря, и тихо проронил:

– Куда-нибудь.

Но его надежды не оправдались. Они всё ползли и ползли, а нора и не думала заканчиваться или выводить их куда-либо. Она не расширялась и не сужалась, не отклонялась вверх или вниз, не сворачивала вправо или влево, в лучшем случае чуть-чуть клонилась туда-сюда. Но ни малейших намёков на её окончание не наблюдалось. Сколько ни вглядывался Димон вдаль, он не замечал там ни малейшего просвета, ничего, что указывало бы на завершение их пути и избавление от продолжавшей тяготеть над ними угрозы. И это начинало всерьёз беспокоить его. В нём снова всколыхнулись угасшие было опасения и тревоги, в голове зашевелились мрачные мысли. Уж не ловушка ли это? Что если проклятая старуха решила просто позабавиться над ними таким образом, продлить их мучения? Заставить их, как земляных червей, без толку ползать по этой странной норе, где они в конце концов, выбившись из сил и отчаявшись, прекратят свои судорожные попытки спастись и испустят дух? И даже останков их не найдут в плотной земляной толще. А если и обнаружат когда-нибудь случайно, то это будут уже даже не трупы, а жалкие, истлевшие, изъеденные червями скелеты, которые невозможно будет опознать…

От этих чёрных дум и немедленно возникших в воображении жутких картин Димона передёрнуло. В груди опять, как недавно в погребе, стеснилось дыхание. Но не от недостатка воздуха – хотя этот недостаток уже явственно ощущался, – а от охватившего его липкого страха при мысли о том, что его предположения могут оказаться верными. Была в этом какая-то утончённая, изощрённая, прямо-таки дьявольская жестокость – дать им надежду на спасение, поманить ею, как детей сладостью, а затем, когда они почти уверовали в избавление, вновь швырнуть их на дно ещё большей безнадёжности и отчаяния.

Но одновременно эти безотрадные соображения как будто придали ему новых сил. С внезапно вспыхнувшими в нём яростью и энергией, стиснув зубы и издавая горлом глуховатое рычание, он задвигал локтями, пробираясь всё дальше и дальше по этому казавшемуся бесконечным и неодолимым подземному пути, уже не очень заботясь, поспевает ли за ним спутник.

Ослабший, выдохшийся Миша, снова ощутивший явные признаки удушья, действительно не поспевал. Последние несколько минут он буквально выбивался из сил, стараясь не отстать от более деятельного и подвижного напарника, неудержимо продвигавшегося вперёд, в неизвестную тёмную даль. Но когда тот, будто почувствовав вдруг второе дыхание, резко ускорился и оторвался от изнурённого, едва дышавшего друга, Миша, испугавшись, что приятель решил спасать только свою жизнь и задумал бросить его одного в этом тесном, душном земляном склепе, где он обречён на скорую и неминуемую гибель, – возвысил, насколько это было возможно, свой слабый, надорванный голос:

– К-куда ты?

Димон приостановился, дёрнул головой и метнул вспять беглый, горевший лихорадочным огнём взгляд.

– Чего тебе? – грубоватым, немного раздражённым тоном выговорил он. И тут же осёкся, разглядев в пыльной коричневой полутьме измождённое бескровное лицо приятеля, искажённое страдальческой гримасой, и особенно застывшие на нём неподвижные расширенные глаза, полные такого невыразимого страха и смертной тоски, что Димон невольно дрогнул и потупился. «Неужели и у меня сейчас такое лицо?» – мелькнуло у него в голове. И почти сразу же – другая мысль: «Наверно, именно такой взгляд у человека, когда он видит перед собой Смерть!»

Около минуты друзья не двигались и не произносили ни слова. Лишь тяжело, натужно дышали, отплёвывались и кривили лица. В головах у них были одни и те же мысли. О том, что, похоже, они проиграли, что, поверив в призрачную надежду, попали в ловко расставленную им западню, что им не разомкнуть плотно сковавшую их земную твердь, что двигаться куда-либо уже не имеет смысла – ни вперёд, ни назад дороги для них больше нет, – и, скорее всего, им суждено умереть здесь, на этом клочке нескончаемой норы, по-видимому ведущей в никуда.

– Э-эх, – тоскливо протянул Миша, горестно качая головой. – Надо было всё-таки остаться там, в погребе… Может, хоть какой-то шанс был бы… А так…

Димон, почувствовав в этих словах укор, хотел было возразить, но не стал. Ему показалось неуместным и глупым затевать спор в подобной ситуации, когда им обоим, вероятнее всего, оставалось жить всего ничего.

Очевидно, в том же направлении двигались и Мишины мысли. Помолчав несколько мгновений, он надломленным, замирающим голосом прошептал:

– А впрочем, какая разница? Конец-то всё равно один… Всё было предопределено… неизбежно… – и, уже беззвучно шевеля иссохшими пепельными губами, он неслышно бормотал что-то ещё некоторое время.

Димон ограничился сумрачным взглядом, брошенным на приятеля. Сказать ему было нечего, успокоить и подбодрить напарника нечем. Он сам нуждался сейчас в этом не меньше. Потому что уже не сомневался, что всё кончено. Что в своём бесплодном слепом движении они достигли того предела, за которым – ничего. Лишь пустота, мрак и вечное безмолвие.

Затем, уже ни на что не надеясь, скорее машинально, он устремил взгляд вперёд, озарив убегавшую в никуда нору дрожащим, чуть притухшим светом. И