Гамильтон Уинфилд зажег трубку. При тусклом свете спички Ростку показалось, что на лице старика играет улыбка. Словно он был счастлив иметь рядом с собой человека, который слушал его добровольно, а не из-за подобострастия. Старик напомнил Ростку деда, тоже любившего вспоминать молодость.
— Почему бы тебе не рассказать мне, что ты знаешь о мощах? — предложил Уинфилд. — Это сбережет время: мне не придется повторять то, что тебе и так известно.
Старик, причмокивая, втягивал дым из трубки, пока Росток в темноте рассказывал ему о смертях Ивана Даниловича и его сына Пола, о Николь и банковском сейфе, об обнаружении кисти и о результатах исследования профессора Альцчиллера. Он рассказал Уинфилду о том, что убили двух старых друзей Ивана, что все, кто входил в контакт с рукой, умерли загадочной смертью якобы от естественных причин. Все, кроме Робин и самого Ростка. И, наконец, он высказал свои подозрения: все смерти как-то связаны с Распутиным и его способностью заговаривать кровь. Что ожило какое-то проклятие.
Гамильтон Уинфилд слушал, не перебивая. Он не сказал ни слова, пока Росток не закончил.
— Пока ты справляешься неплохо, — заключил он. — Но пару вещей все-таки упустил.
— Например?
— Ты знал, что предки Робин Кронин из России? Фамилия ее матери — Кронштадт. Ее дед и бабка приехали из Риги в Филадельфию в 1918 году. Ее отец умер, а у матери неизлечимая болезнь, рак спинного мозга, которая приковала ее к инвалидному креслу. Ей осталось жить не больше трех месяцев, — он поднял трубку, и угольки, обдуваемые потоками воздуха, замерцали красным. — Я, впрочем, более чем уверен, что Робин не рассказывала вам ничего из этого.
— Зачем держать это в тайне? Разве быть русским стыдно?
— Не каждому, кто приехал из России, удалось поселиться в общинах вроде Миддл-Вэлли, — ответил Уинфилд. — Многим было чего бояться. Коммунисты постоянно посылали агентов, чтобы те шпионили за иммигрантами и даже убивали некоторых. Троцкого, например. Люди вроде деда Робин, помогавшие Белой армии бороться с большевиками, по приезде в Америку поспешили уйти в подполье. Он изменил имя и фамилию и возил семью с места на место, пока их речь не утратила русского акцента. Фамилия Кронин звучала несколько по-ирландски, а русский акцент похож на ирландский.
Росток вспомнил лепреконов у нее над камином. Которые якобы принадлежали ее бабушке. Не верь никому.
— Это она сама вам все рассказала?
— Нет, конечно. Для нее это семейная тайна. Скелет в шкафу.
— Тогда откуда вы…
— О, у меня есть доступ к самой разнообразной информации, — улыбнувшись, Уинфилд выпустил длинную струю дыма. — Я, например, знаю все о тебе и о твоих родителях. О их смерти и о том, что ты был воспитан дедом. Он был великим человеком, твой дед. Многие в России до сих пор помнят его как единственного донского атамана, который запретил казакам участвовать в погромах. Ему очень повезло, что он пережил резню в Воронеже.
— Вы действительно все обо мне знаете? — Росток не знал, поражаться ему или пугаться.
— Информацию можно найти про каждого. Нужно только знать, где искать.
— Но такое не проверишь по номеру кредитки или судебным архивам. Вы проследили историю моей семьи. Дед предупреждал меня о людях вроде вас, которые тайно собирают сведения о других.
— Это не очень-то тебя беспокоило, когда мы обсуждали семью Робин.
— Она работала на вас. Это объясняет ваш интерес к ее прошлому. Но меня вы никогда прежде не встречали. Я обыкновенный полицейский из маленького городка.
— За годы жизни в России я научился не доверять органам правопорядка.
— И все же, зачем вам сведения обо мне?
— Не все сведения. Только несколько важных фактов.
— Но зачем?
— Затем, что я подозревал в убийстве Ивана Даниловича полицейского.
58
— К пациентам в палатах с усиленной охраной допускаются лишь некоторые работники клиники, — объяснил Уинфилд. — Иногда из-за буйного поведения душевнобольных делаются исключения и для офицеров полиции.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— В ночь убийства Ивана Даниловича я не посещал клинику, — сказал Росток. — Можете проверить записи посетителей.
— Похоже, когда обнаружили тело и поднялась вся эта суматоха, один из листков с записями пропал.
— И вы думаете, что это свидетельство против меня?
— Думал, сначала. В конце концов, это ведь вы доставили его в клинику. Вы и тот патрульный, немец…
— Отто.
— Да, бедняга Отто Бракнер. Вам обоим разрешили бы зайти в палату Ивана. И любой из вас мог столкнуть его с крыши, — Уинфилд помахал трубкой в сторону Ростка. — Не надо сейчас спорить со мной, юноша. Я не обвиняю тебя в убийстве: просто пересказываю, какие у меня были соображения по поводу убийства Ивана.
— Значит, вы тоже считаете это убийством?
— Конечно. Зная все то, что мне известно про этого несчастного, могу уверенно заявить, что других вариантов нет.
Ростка самоуверенность Уинфилда раздражала. Этот человек подделал свое резюме, легко узнавал прошлое любого человека и, очевидно, проводил собственное расследование убийства неизвестного старика в маленьком городке. Зачем? Что он с этого имел? Кто он — аферист? На кого работает? Из всего множества вопросов, возникших в голове, Росток задал тот, который считал наиболее важным:
— Вы знаете, кто убил Ивана?
— Есть у меня одна мысль.
— Мне нужно имя.
— Боюсь, пока я тебе его не назову. Мне еще нужно подтвердить кое-какие факты. Однако я знаю причину, по которой его убили.
— Черт, бросайте эти игры.
— Спокойствие, — осадил его Уинфилд. — Я работаю над этим больше года. Думаешь, у меня железное терпение?
— Прошу прощения, — извинился Росток. — Просто я немного устал. У меня был тяжелый день.
— Тебе повезло, что ты еще жив.
— Да, мне тоже так кажется. Я рассказал вам все, что знаю. Почему бы нам теперь не перейти к вашей части рассказа?
— Хорошо — но, как я уже сказал, всех ответов у меня пока нет.
— Просто сообщите, что вам известно, — проговорил Росток, уставший от словесного спарринга. — Могу я включить свет?
— Лучше не надо. В лагерях я научился неплохо видеть в темноте.
В комнате становилось все жарче. Росток чувствовал, что рубашка его вымокла. В воздухе повис густой дым трубки Уинфилда, оставлявший на языке горький, но до боли знакомый вкус.
— Табак, который вы курите, очень любил мой дед.
— «Червонный снег», — сказал Уинфилд. — Русский табак. Давно к нему привык, теперь прошу старых друзей присылать.
— Вы русский? — спросил Росток.
— А это имеет какое-то значение?
— Это объяснило бы ваш интерес к мощам Распутина.
— Отвечу тебе: нет, я не русский. Просто запомни, что я представляю интересы некоторых людей. Скажем так, коллекционеров.
— Но это же не какой-то коллекционный предмет, — Оказал Росток. — Я хочу сказать, обычные собиратели таким не интересуются.
— Ты весьма проницателен для полицейского из маленького городка.
В полумраке комнаты Росток увидел, как морщинки на лице Уинфилда перестраиваются в гримасу, напоминающую хитрую ухмылку.
— Я не имел в виду ничего унизительного, — сказал Уинфилд. — Просто эта кисть уже давно путешествует с континента на континент, из города в город, а ты первый полицейский, который ухватил суть дела.
— На кого вы работаете? — спросил Росток. — Чьи интересы представляете? Эти люди, которые поставили вас на пост главы «Канала 1», — все это часть одного плана?
— Ты хочешь, чтобы я рассказывал сам, или будешь вести допрос?
— Извините, — отступил Росток.
Он подождал, пока Уинфилд дребезжащим кашлем прочистит горло.
— Около года назад одному из наших людей удалось поговорить с Киевским патриархом. Полагаю, вы знаете, что такое патриарх?
— Конечно. То же, что и кардинал в католичестве.
— Потом мне сказали, что он был бывшим патриархом. Он утверждал, что ему сто тридцать лет, хотя мы выяснили, что ему чуть больше девяноста.