испытывал одновременно и гордость за свою девушку, и собственную неполноценность: два этих ощущения вместе мешали ему учуять, что на самом деле все несколько сложнее.
Это был в буквальном смысле вопрос нюха, а началось все с коробочки «Аква Вельва», которую Герда подарила ему несколько месяцев назад. Красиво упакованный подарок, он это знал, был похож на другие, которые он научился ценить: сам Георг не смог бы выбрать в большом универмаге бумажник взамен износившегося или шарф особенного оттенка синего. Иногда она дарила подарки на день рождения, иногда тащила его на пресловутые распродажи, когда храмы торговли наводняли те, кто в другое время не осмеливался туда войти, а продавцы демонстрировали бесстрастную выдержку знати, вынужденной принимать почести от черни. Впрочем, стоит признать: его забавляло и даже немного возбуждало, как запретная игра, когда он смотрел, как Герда примеряет дюжину шляпок или дефилирует в вечерних платьях, которые потом оставляет со словами, что ищет что‑нибудь попроще.
Однажды, выйдя из универмага «Tейц», они наткнулись на пикет: протестующие мрачно смотрели на Polizeipräsidium[244]. Ни одна другая берлинская площадь не знала столько протестов, как Александерплац, ни одна не видела столько убитых, раненых, баррикад, массовых арестов со времен восстания спартакистов вплоть до 1 мая 1929 года – последнего кровавого доказательства того, как социал-демократы на самом деле относятся к левой оппозиции. Держа его под руку, как ходят по магазинам парочки, Герда немедленно потянула его к этим обвиняющим лицам, вскидывая кулак. При этом жесте полупустой пакет «Ка-Де-Ве»[245] (она носила его с собой, чтобы казаться покупательницей, привыкшей к лучшему) скользнул к ее локтю, и Георг прошептал ей на ухо:
– «Ка-Де-Ве» для всех, товарищи: мы не довольствуемся «Tейцем» или «Вертхеймом».
– Прекрати, дурачок.
Едва слышный ответ подтвердил его догадку: для Герды мир, излечившийся от неравенства, должен будет признать всеобщее право на излишества. Глядя, как она, с пакетом на локте, вскидывает кулак, он страстно желал ее – обещание земного рая, которым Георг имел честь наслаждаться заранее.
Но лосьон после бритья, который она купила ему в «Ка-Де-Ве», он никак не мог полюбить. Он считал, что хорошо взвесил слова, когда попытался ей объяснить, что это напрасная трата денег, он такого подарка не заслужил и лучше бы ей обменять его на какую‑нибудь милую вещицу для себя. И тут разразилась катастрофа. Герда начала отстаивать антисептические свойства своего подарка, точно именно из‑за этого она смертельно обиделась. Не успели они и глазом моргнуть, как перешли на нападки, граничившие с оскорблением: «Решила меня переделать? И думать забудь! Я никогда не буду соответствовать твоему шаблону. Знаешь, что я тебе скажу? Возвращайся‑ка к своему Питеру». – «А ты найди себе такую, чтобы маршировала, как драгун, и желательно с усами – ты только такой и заслуживаешь». Герда вышла из себя настолько, что готова была пустить в ход весь свой любительский арсенал воительницы. Но это преувеличение заставило ее рассмеяться, сменить тон, самым убедительным образом повторить, как она была бы счастлива, если бы он оставил себе этот освежающий американский лосьон. Оставить‑то он оставил, но почти им не пользовался. Запах на лице его раздражал – в сущности, неплохой, но бесполезный и чужой. Чтобы сохранить мир, он опрыскивался во время ее приездов в Берлин, ожидая, когда этот запах парвеню выветрится. Поэтому Георг недоумевал, как запах мог снова беспокоить его вечером, когда он меньше всего хотел с ним столкнуться. Когда он погружал руки в волосы Герды, двигался языком к ее маленьким соскам, принюхивался к липкому секрету на своих пальцах, такому сильному, что шлейф «Аква Вельва» казался обонятельной галлюцинацией. Поэтому он отказался от утренних процедур: если Герда вздумала бы возражать, он отвечал бы, что химии предпочитает естественное состояние.
Но ни в тот раз, ни в следующий он так и не понял, в чем дело. После прекрасных выходных Георг вернулся к занятиям и практике в клинике «Шарите», что не помешало Герде продолжать приезжать в Берлин. Она уже не ходила по городу как туристка, хотя по‑прежнему любила посидеть в модных кафе, сходить в кино в плохую погоду, прогуляться по роскошным бульварам. Но по утрам, оказавшись на Александерплац, она часто заходила в табачную лавку в доме Карла Либкнехта, чтобы дальше пройти в оплот коммунистов, куда Георг время от времени посылал ее с разными поручениями: сделать взнос в «Роте Хильфе»[246], оставить листовки в нужных местах, встретиться с кем‑нибудь в типографии или штабе профсоюза. Она наслаждалась гостеприимством, которое встречала повсюду, не делая различий между аббревиатурами и символами, сменявшимися от одной красной вывески к другой. Следуя указаниям Георга, Герда набрасывала возможный маршрут по объединенному левому фронту, беззаботная по природе и исполненная надежд из принципа. Она никогда не рассказывала, когда ей бывало страшно, за исключением одного случая, когда она столкнулась с нацистским подонком: в полном вооружении он направлялся в сторону Гренадерштрассе, главной еврейской улицы в Амбарном квартале. Казалось, ее не слишком тревожили столкновения между красными и коричневыми, тогда они были в порядке вещей. Герда была уверена, что Георг не отправит ее в опасные кварталы, и в любом случае они следили за новостями об ожидаемых угрозах, как за прогнозом погоды. Но предугадать все беспорядки было невозможно: другая барышня из провинции не отважилась бы больше приезжать в столицу, даже в гости. А Герда с довольным видом твердила Георгу, что научилась обходить опасности, как настоящая берлинская девушка.
Георг, находя Герду как ни в чем не бывало читающей в кровати, крепко ее обнимал. И однажды он почувствовал тот самый запах «Аква Вельва».
– Я пользуюсь твоим лосьоном после бритья, раз ты его не носишь. Ты не против?
– Нет-нет, пользуйся на здоровье, – ответил он недоверчиво, – вот только…
– А что, мне он очень нравится, иначе бы я его тебе не подарила. Не очень женский, конечно, но какая разница…
– Как бы это сказать… Этот запах… Зачем он тебе? У тебя же, насколько я знаю, нет бороды!
– И что теперь, мне тратить свою туалетную воду каждый раз, когда я выхожу на улицу, где все воняет?
Вопрос испарился: Герда всегда умела найти выход из положения, и она никогда не будет соответствовать ожиданиям других.
А потом все разом переменилось и рухнуло. Доктор Курицкес предпочел бы не думать об этом, но он делает большой круг по площади Венеции – колыбели и трибуне фашизма – и не может увернуться от этих воспоминаний. Он не успел предупредить Герду, что его арестовали. Никаких