Читать интересную книгу Великая Китайская стена - Джулия Ловелл

Глава десятая

Великое падение Китая

Любой, кто решил прогуляться по Шаньхайгуаню, проходу в пограничной стене, контролировавшему доступ от полей, лесов, степей и рек полуварварской Маньчжурии к земледельческим равнинам северо-восточного Китая, примерно во время китайского нового, 1644 года, видимо, не ощущал в сети его зеленовато-коричневато-серых стен ничего тревожного. Для тех, кто работал на обнесенной стенами крепости, жизнь, вероятно, шла в основном как обычно — на работу, с работы — примерно с 1381 года, когда династия Мин приступила к строительству форта на восточном побережье: трамбовалась земля, обжигались и перетаскивались кирпичи, строились и укреплялись стены. Даже сегодня, лишь частично сохранившись, стены вокруг города составляют в длину четыре километра триста метров, в высоту четырнадцать метров, а в ширину — семь и сходятся у центрального сооружения ансамбля, двухэтажной крепости, гордо объявляющей себя Первым Проходом В Поднебесной. Ее слепые, монолитные четырнадцатиметровые бастионы венчаются тяжелыми загнутыми скатами. В 1644 году они должны были выглядеть еще более устрашающе-спокойными. В предыдущем столетии планировщики, которые пеклись о безопасности, усилили обращенную на запад заднюю часть форта воротами Гунчжэнь мэнь (Ворота, К Которым Приходят Поклониться Пограничные Племена). Начав в 1643 году и продолжив в 1644 году, строители укрепляли новые ворота, символизировавшие имперское гостеприимство, еще одной внешней стеной, обращенной на запад (оба сооружения давно обрушились). Думается, если бы позволили обстоятельства и время, к внешней стене достраивали бы новые и новые укрепления, лишь бы только смягчить тревоги минских проектировщиков по поводу границы.

В истории не зафиксировано, что было на уме у тех, кого согнали на работы по самому последнему укреплению стены в минусовую температуру, обычную для января на северо-востоке Китая: ощущали ли они, помимо обычной усталости, болей в спине, плохой одежды и еды, грубости надсмотрщиков, тщетность всего предприятия накануне конца династии; понимали ли, что строят бесконечный ненужные стены вокруг безнадежно прогнившего политического центра. Однако возможно, даже вполне вероятно, на восток стали доходить слухи о катаклизмах, потрясавших центр мира, Пекин: что беспорядки, начавшиеся пятнадцать лет назад в Шэньси, охватили весь северный и центральный Китай, что бунтовщики вот-вот захватят столицу, что минская династия, обанкротившаяся и покинутая своими чиновниками, находится при последнем издыхании, что бывший пастух взял да и объявил себя Сыном Неба. Строители в Шаньхайгуане почти наверняка уже знали — их крепость является практически последним минским бастионом в северо-восточном Китае. Маньчжурские варвары в последние двадцать — тридцать лет один за другим захватывают китайские опорные пункты на северо-востоке, а сейчас нависают над Шаньхайгуанем, ожидая момента, чтобы разрушить последнюю крепость и забрать себе труп минской династии. И все же они продолжали работать.

* * *

В тот же день нового года в тысяче ста километрах от Шаньхайгуаня, в древней столице Чанъань, проходила церемония провозглашения новой династии, Шунь. После восьми с лишним лет непрерывного разграбления северного Китая Ли Цзычэн, бывший пастух, почтальон, а затем предводитель мятежников, родом из Шэньси — северного оплота многих наиболее удачливых завоевателей Китая, узурпаторов власти и революционеров, — набрался решимости присвоить себе Небесный Мандат, брошенный прогнившими Минами. Ли, любивший называть себя Лихим Принцем (Чуан-ван), фактически не представлял, как управлять страной, зато выдвинутый им лозунг приводил под его знамена всех бойцов, с которыми сталкивались его войска: за справедливость для простых людей, против вымогательств минского правительства. Между ним и Пекином лежало восемьсот километров с деревнями и поселениями, чьи жители уже напевали оптимистические гимны, славя в них, в ожидании освобождения от тяжкого гнета налогов и трудовой повинности, Лихого Принца.

Где-то в трехстах семидесяти пяти километрах к северо-востоку от Шаньхайгуаня, в городе Мукден (Маньчжурия), другая семья, алчущая трона, готовилась нанести свой удар по минской столице. Маньчжурская династия Цзинь, как и Ли Цзычэн, не могла похвастаться высоким происхождением: всего несколько поколений назад они были полукочевыми торговцами женьшенем и вели свой род от разложившихся варваров, изгнанных из Китая монголами в 1230-х годах. Однако амбициозность, дерзость и безжалостная воинская дисциплина за три десятилетия превратили их вождя, Нурхаци, из мелкого князька, имевшего всего лишь тринадцать комплектов доспехов для снаряжения своих приверженцев, в основателя и правителя маньчжурского государства, полностью независимого от минского Китая. Довольно скоро Нурхаци, как и многие маньчжурские претенденты до него, стал бросать жадные взгляды на сам Китай. В 1629 году маньчжуры дошли до самых пригородов столицы, но отступили из-за нехватки войск и пушек. Однако, уходя к себе на северо-восток, они угоняли с собой китайских специалистов в области артиллерии, чьи знания дадут им ключ для преодоления минских укреплений, до тех пор сдерживавших их. В течение следующего десятилетия — годы ушли в основном на то, чтобы бить и медленно разрушать форты и стены, составлявшие минскую линию обороны за Шаньхайгуанем, — маньчжуры, тщательно выбирая время, сосредоточились на том, чтобы показать себя способными управлять Китаем: поощряли находившихся под их юрисдикцией китайцев к занятию земледелием, а не охотой на зверей и птиц; создали правительство, являвшееся зеркальным отражением минского; организовали экзамены для набора чиновничества; выбрали династии новое имя, Цин, звучавшее так же обнадеживающе, как и Мин. Они даже построили собственный Запретный Город в своей столице, Мукдене. Хотя дворцовый комплекс, располагавшийся на двенадцати акрах, составлял лишь десятую часть от пекинского оригинала, его низкие красные стены и крыши с тяжелыми скатами и желтой черепицей были придавлены тем же чванством, что и их более старый и массивный китайский предшественник. Маньчжурам оставалось лишь пребывать в постоянной готовности к броску на Китай, пока тот рвал себя на части. Им не пришлось долго ждать.

Примерно в трехстах километрах к западу от Шаньхайгуаня, в Пекине, складывалась именно та катастрофическая ситуация, на которую рассчитывали враги династии Мин на востоке и западе. Когда Ли Цзычэн со своей миллионной армией готовился к последнему наступлению через северный Китай, столицу, казалось, обволокла атмосфера апокалипсиса. Склонность горожан к слезливой сентиментальности обострилась благодаря превратностям пекинской зимы — температуры опустились до двадцати градусов по Цельсию и сопровождались секущими ветрами с песком. Когда они проходили мимо ворот Запретного Города, им слышался призрачный шум битвы и скорбные крики. Чиновники, столпившиеся за главными воротами дворца на рассвете дня нового года, более приземленно объясняли любые слышимые стенания: плачущий император спрятался в Запретном Городе и, слишком сломленный свалившейся на него бедой, не может принимать новогодние пожелания от своих покорных чиновников. Возвращаясь на рассвете по своим резиденциям, чиновники и все люди на улицах не поднимали лиц, стараясь хоть как-то защититься от пыльной бури, разразившейся ранним утром, и спрятаться от мора — вероятно, оспы, — распространившегося в то время по северному Китаю и в столице.

У императора имелись основания впасть в депрессию: от его правительства остались одни клочки, его чиновничество парализовано банкротством финансов и политики, его армия, которой не платили, едва шевелилась. По оценке министра финансов, на середину апреля 1644 года «для покрытия трат на военное обеспечение обороны границ требуется пятьсот двадцать тысяч унций серебра в месяц. В первом месяце у нас еще были [налоговые] поступления… Во втором месяце поступления прекратились полностью». Проведенная в том году проверка министерства финансов показала: в имперской казне имеется всего четыре тысячи двести унций серебра; к началу 1644 года долг правительства только по жалованью в армии составлял несколько миллионов унций серебра. Войска Ли Цзычэна приближались к Пекину, а столичным гарнизонам месяцами не платили деньги и не выдавали продовольствия. Когда император потребовал, чтобы ему дали лично проинспектировать содержимое его казны в Запретном Городе, привратник попытался остановить его, притворившись, будто не может найти ключи. Когда императору в конце концов удалось пройти внутрь, он не нашел там ничего, кроме красной шкатулки, хранившей всего лишь пачку квитанций.

Главной причиной банкротства военной машины Минов оказалось то, что в государственном бюджете никогда не было средств, чтобы платить армии. Изначальный план основателя династии Мин, Хунъу, состоял в том, что армия должна находиться на самообеспечении: в качестве составляющей его проекта заселения и оживления земледельческой части Китая Хунъу передал большие куски временно разоренных, но тем не менее первоклассных сельскохозяйственных угодий армии. Он затем выделил каждой из семей наследственных военных до пятидесяти му (около семи акров) пахотной земли, с которой они должны были кормиться. Однако на протяжении пятнадцатого столетия, по мере того как минские императоры становились все более домашними и невоинственными, общественный престиж армии упал, а потомственная военная служба стала пустым, неработающим механизмом. Самые влиятельные армейские семьи превращали солдат в личных слуг, а предприимчивые офицеры извлекали солидную выгоду из «торговли свободой» со своими людьми: брали с них ежемесячную плату за освобождение от воинских обязанностей. Те, кто не мог себе позволить «свободу», просто дезертировали, оставались лишь те, кто был слишком слаб или не способен убежать. Хотя к концу XVI века на военной службе официально числились миллион двести тысяч солдат, многие гарнизоны довольствовались лишь двадцатью процентами своего списочного состава. Нигде упадок в армии Минов не был столь вопиющ, как в столичном гарнизоне в 1644 году. Когда Ли Цзычэн шел на столицу, смогли отыскать только десять или двадцать процентов солдат из официально числившихся под знаменами семисот тысяч. Большинство из них были преклонного возраста, слабые или голодающие.