Читать интересную книгу Нерушимые истины - Реджинальд Рей

Как говорит пословица, что‑то теряется, но что‑то и приобретается. Я оказался способен произвести в своей жизни ряд некоторых важных изменений. Хотя я все ещё делаю многое из того, что обычно делал, теперь я осознаю, что все это лучше понимать не как замкнутое в себе, но как средство движения к чему‑то ещё, как связь с людьми и как обмен, который выходит за пределы уготованных нам ролей. Я также лучше понимаю ограниченную ценность внешних достижений и более серьёзно выполняю свою духовную практику и обучение. Но теперь, несколько лет спустя, травма от того печального опыта немного поутихла, и я должен работать над собой, чтобы помнить о реальности смерти; есть такая сильная человеческая тенденция — хотеть забыть об этом. Я бы искренне никому не желал пережитого мною опыта. Или желал бы? Я благодарен за то, что это случилось со мной, — конечно, я нуждался в чем‑то вроде этого, — и я доволен, что был вынужден более пристально посмотреть на свою жизнь. Я отношусь с огромным уважением — и это на самом деле даже преуменьшение — к тем, кому поставлен смертельный диагноз, и чья смерть неизбежна, и у кого нет никакой надежды выжить. Они живут в ситуации огромной силы и потенциального духовного преобразования. Мой опыт научил меня, что тибетцы правы: не существует учителя столь же мощного, как понимание того, что ты не бессмертен.

Подчас бывает весьма удивительным видеть, насколько сильное понимание смерти нередко присутствует у современных молодых людей. Каждую осень я преподаю вводный курс буддизма в университете штата Колорадо, в Боулдере. Большинство студентов, записавшихся на этот курс, мало что знает о буддизме, но они предполагают, что буддизм даёт иной взгляд на жизнь и смерть. В первый день я спрашиваю каждого студента, что привело его к решению записаться в мой класс. И я узнаю, что необычно высокий процент из них попадали в ситуацию, когда они тем или иным образом стояли перед лицом смерти или перспективой смерти. Некоторые студенты сами перенесли угрожающие жизни болезни; некоторые были все ещё больны; другие попадали в серьёзные несчастные случаи; некоторые все ещё оправляются от потрясений; другие потеряли кого‑либо из родителей, родного брата, близкого друга или товарища и так далее. Для большинства этих молодых людей их столкновение со смертью было как гром среди ясного синего неба и совершенно неожиданно захватило их. Этот опыт изменил их, благодаря ему они пришли к пониманию, что их жизнь — это не вещь с гарантийным сроком. У некоторых из них отношения и ценности, которые они ранее имели, буквально испарились перед глазами. Это, в свою очередь, вынудило их глубоко и критически посмотреть — и как правило впервые — на то, кем они являются и что такое их жизнь. Они пришли в мой класс по буддизму, считая это частью своего стремления.

Тулку Ургьен приводит аналогию, иллюстрирующую эффект, который понимание смерти может оказать на человека, практикующего буддизм. Предположим, говорит он нам, что вы приговорены к смерти и предстали перед палачом. Ваша голова лежит на плахе, палач поднимает в воздух над вашей шеей топор и собирается отрубить вам голову. В этот момент кто‑то поднимается к вам и предлагает жену–красавицу, великолепный дворец, несметную роскошь и приятное времяпрепровождение. Имели ли бы эти предложения хоть какую‑то привлекательность для вас, если вы знаете, что находитесь на краю смерти? Даже если кто‑то предложил бы вам в этот момент попробовать восхитительного вина или положить вкусную пищу прямо в рот, заинтересует ли это вас хоть немного? Эта аналогия, говорит Тулку Ургьен, очень ярко иллюстрирует, насколько бесполезны попытки удовлетворить себя в свете реальности смерти. Действительно ли мы думаем, что такое вознаграждение имеет хоть какое‑то значение? «Практикующие, — настаивает он, — объединяют метафору со значением!» Другими словами, мужайтесь!

Большой учитель Ри–ме и йогин Палтрул Ринпоче даёт подобный совет:

«Целеустремлённо медитируйте о смерти, все время и при любых обстоятельствах. Вставая, садясь или ложась, говорите себе: «Это моё последнее действие в этом мире» — и медитируйте об этом с чрезвычайной убеждённостью. Куда бы вы ни шли, на своём пути говорите себе: «Возможно, я там умру. Нет никакой уверенности, что я когда‑либо вернусь». Везде, где бы вы ни были, задавайте себе вопрос, могло ли это место быть тем, где вы умрёте. Ночью, когда ложитесь, спрашивайте себя, могли ли бы вы умереть в кровати в течение ночи или можете ли вы быть уверенными, что встанете утром. Когда вы встанете, спросите себя, могли ли бы вы умереть в течение дня, и подумайте о том, что вообще нет никакой уверенности, что вы ляжете спать вечером. Медитируйте только о смерти, искренне и из глубины своего существа. Медитируйте подобно геше Кадама (Kadampa Geshes) из старых, тех, кто всегда думали о смерти в любой момент. Ночью они поворачивали свои чаши вверх дном (так делают только тогда, когда человек умер) и думали, что на следующий день не будет никакой потребности зажигать очаг (потому что они умерли), они никогда не будут закрывать тлеющие угольки на ночь»{Палтрул Ринпоче. «The Worlds of My Perfect Teacher». C. 55.}.

Это звучит мистически или непрактично? Дзен роши (Zen roshi), учитель, уважаемый друг и наставник, когда‑то сказал мне: «Каждое утро, когда просыпаюсь, я удивляюсь тому, что все ещё жив», и было ясно, что понимание недолговечности собственного существования проходило по его жизни и руководило тем, что он делал.

Тулку Ургьен говорит, что чем больше человек прогрессирует на пути медитации, тем более остро он чувствует непостоянство и безотлагательность собственной жизни. В качестве иллюстрации он рассказывает следующую историю о Лонгчене Рабджаме, большом учителе школы Ньингма четырнадцатого века, о жизни которого было рассказано в главе 5.

«Лонгчен Рабджам медитировал много лет в месте под названием Гангри Токар, снежная гора Белого Черепа, где у него не было даже подходящей пещеры. В качестве укрытия в течение трёх лет ему служил нависающий утёс. Единственное, чем он обладал из белья и одежды, был мешок из конопляных волокон. Эти единственные лохмотья служили также подстилкой во время медитации. При входе под эту нависающую скалу рос огромный колючий куст тёрна. Всякий раз, когда Лонгчен должен был выйти облегчиться, шипы во многих местах вонзались в его тело. Когда он мочился вне убежища, он думал: «Действительно, неудобная необходимость протискиваться каждый день мимо этого колючего кустарника. Я должен срубить его!» Затем, на пути обратно внутрь, он думал: «С другой стороны, возможно это — последний день моей жизни. Зачем тратить его на рубку этого куста. Это бессмысленно — я предпочёл бы делать что‑то, что имеет реальное значение, как продвижение вперёд в представлении, медитации и поведении. Если это — мой последний день, то я должен провести его в практике. Никто никогда не знает, сколько времени ему осталось в жизни». Так он забывал о мысли срубить куст и возвращался внутрь, чтобы продолжать свои занятия практикой. Это повторялось день за днём, и после трёх лет он достиг полной реализации. Он так и не срубил тот колючий куст. Это — пример того, как размышление о непостоянстве может проявиться у большого осознанного учителя, подобного Лонгченпе»{Ургьен Ринпоче. «Rainbow Painting». C. 139—140.}.

Как я сам обнаружил, есть острая печаль и чувство потери в признании того, что вся жизнь предназначена для смерти. Но такое понимание приносит с собой ощущение непосредственности и даже свободу. Так как каждый понимает, что его будущее действительно сомнительно, существующий момент становится более важным. Человек видит, что этот момент — фактически все, что он имеет или когда‑либо может иметь. Остальное — только пустое предположение. И поскольку все, чем каждый является и что он делает, однажды превратится в ничто, человек свободен быть кем угодно и делать то, что живёт в его сердце, чтобы существовать и делать. Это в точности то, чем является духовный путь, — жить все более и более в настоящем и в этом настоящем стать полностью и совершенно тем, кем мы являемся, личностью, стать которой является нашей судьбой, человеком, уже записанным в глубине нашей души. Таким образом, понимание смерти мощно ведёт нас к практике дхармы, и следовательно, к открытию нашей истинной сущности. Как высказался один из старых учителей Кадама: «Сначала медитация о непостоянстве… вынуждает вас искать дхарму; в середине она вдохновляет вас на практику; в конце она помогает вам достичь цели»{Палтрул Ринпоче. «The Worlds of My Perfect Teacher». C. 57.}.

Трансформирующая сила понимания смерти иллюстрируется последним примером. Много лет назад я был близок с молодой женщиной, чья мать умирала от рака. Мать была ещё в расцвете жизни, ей было около сорока лет, и её история была очень грустна. Её собственная мать умерла, когда она была маленьким ребёнком, и она не смогла оправиться от потери. На определённом уровне она осталась эмоционально голодной и брошенной трехлетней девочкой, оставшуюся часть своей жизни звавшей мать, которую у неё забрали. В юности и во взрослой жизни все её существование было постоянно сосредоточено на попытке найти любовь и внимание, которого она была лишена ребёнком. Она была полностью сосредоточенным и ушедшим в себя человеком, фиксировавшим любую ситуацию так, как было нужно ей одной, человеком, не способным оценить потребности других или заботиться о ком‑либо ещё. Она не была матерью своим детям в настоящем смысле этого слова, и моя подруга имела обыкновение шутить, что с самого детства она должна была быть матерью для своей собственной матери и ничего не ожидать от неё.