— След совсем свежий. Они без труда найдут Джонса.
Он поднял очки на лоб.
— Не могли бы вы объяснить, как общаться с ними? Пригодится, если мы попадем в беду.
Я пожала плечами.
— Могу научить вас охотничьим жестам, но сорши не обратят на вас внимания.
— А если с вами что-то случится? Как я смогу управлять ими?
— Не сможете. Не тот запах. Им неважно, что я женщина и принадлежу к людской расе. Их собственные самки — яйцекладущие. Внешность не имеет значения, важны только феромоны. У вас они совершенно другие.
Он медленно кивнул.
— Пожалуй, мне лучше с ними просто подружиться.
— Попытайтесь.
Он так ничего и не понял.
Сорши побежали вперед. Мы с О’Калланом погрузились в микроавтобус и углубились в лес. Я оглянулась на старуху, смотревшую нам вслед. Как раз перед тем, как мы исчезли за поворотом, она подняла средний палец в непристойном жесте.
В яме потрескивал хворост. Просто так. Без особой необходимости. Правительство снабдило нас первоклассными пайками с само-подогревом, но с костром в темноте куда уютнее. Жизнь в городах заставляет забыть, какая огромная часть Земли, по существу, находится в первобытном состоянии, особенно теперь, когда началась всеобщая миграция с планеты. Говорят, что с приходом диархийских технологий воздух стал чище. Не могу сказать, так ли это на самом деле. Но тот, которым мы дышали этой ночью, был холодным и свежим. Его можно было пить, как воду, предчувствуя головокружительные приключения.
Мы нашли старый, потрепанный пикап Джонса чуть повыше каньона. Харк показал, куда ведет запах индейца. По краю каньона вилась старая скотопрогонная тропа, местами шириной меньше шести футов, льнущая к отвесной скале. Во мраке по такой не погуляешь.
О’Каллан не походил на человека, чья задница способна долго выдерживать соприкосновение с твердой глиной, и все же на лице его по-прежнему сияла улыбка, достаточно ослепительная, чтобы осветить небольшой город. Он пристроился у костра, время от времени подбрасывая в огонь шишки. Сорши лежали чуть подальше, на границе света и тьмы, превратившись в беспорядочную, свившуюся в клубок массу, из которой в разные стороны торчали конечности. Со стороны казалось, что их чересчур много.
— А я думал, ящерицы — из тех тварей, которые любят уединение.
Я вытянулась, устраиваясь поудобнее в песчаной впадине.
— Это земные ящерицы.
Клубок неожиданно распался, и возникла голова Харка. Он издал довольное шипение, широко открыл пасть и вывалил алый язык.
О’Каллан скормил ненасытному пламени последнюю шишку и, откинувшись на одеяло, уставился в темное небо с искрами звезд.
— Интересно, что чувствовали наши предки, глядя на звезды и воображая, что там никого нет?
— Мать говорила: тогда мы совершенно справедливо ощущали собственную исключительность.
Он закинул руки за голову.
— Ваша мать была уроженкой Гаваны?
— А отец жил в Киеве. И что с того?
— Да просто я никогда раньше не видел рыжеволосых женщин со смуглой кожей… Кстати, я читал ваше досье. Никаких родственников, прочных связей. Вся ваша жизнь связана с соршами.
— А какая, по-вашему, жизнь мне необходима?
— Как у всех девушек. Дружеское общение, развлечения…
— Мои друзья — Харк, Сен и Йхсс.
— Но они не люди.
Приплыли. Рано или поздно всегда кончается этим…
— Ну, и…
— Что вы, например, делаете, когда…
Он неопределенно помахал рукой.
— Когда хочется потанцевать и выпить? А почему вы считаете, что мне это необходимо?
— Большинству людей — необходимо.
— Большинство людей не имеет дело с соршами.
О’Каллан повернулся на бок. В его глазах плясали отблески огня.
— Вы уклоняетесь от ответа, Соня. Ведь вы человек. В отличие от соршей. Они не могут дать вам то, что способно принести общение с соплеменниками.
Что именно? Неприятности? Я могла бы ночь напролет перечислять, сколько гадостей сделали мне «соплеменники».
Я села и бросила в костер палку. Головы соршей поднялись. В глазах-щелочках сияло неподдельное довольство любовью, исходившей от меня — к ним.
— Вы никогда не имели дела с соршами. И представить не в силах, каково это — жить среди трех наделенных сознанием существ, чья единственная цель в жизни — сделать тебя счастливой. Нет, они не могут обсуждать нашу классическую литературу, но частенько беседуют у костра на темы, которые ставили в тупик наших философов. Просто мы выражаемся несколько более сложно. Однако если хорошенько подумать, вполне возможно вести дискуссии о проблемах человечества на языке воинов и охотников.
— Ладно-ладно, сдаюсь, — рассмеялся он. — Но если вы не можете выражать мысли словами, как же вы понимаете их знаки?
— В моем рюкзаке есть словарь жестов. Иногда мне все-таки приходится им пользоваться, но основной язык воинов небогат: один знак может иметь множество значений. В зависимости от положения тела, глаз, гребня, зоба, положения лапы, смены цветов… приходится все постигать на собственном опыте.
— Но как вы заставили их подчиняться?
Этот вопрос неизменно мучит всех людей, не понимающих сути отношений между мной и соршами.
— Сорши не повинуются мне. Они выполняют мои указания, потому что доверяют и хотят сделать мне приятное. Если они решительно возражают, я тут же отступаю и пытаюсь понять их точку зрения.
— Но бывает, вы все же настаиваете, не так ли?
— Так.
— И что тогда?
— Они соглашаются.
— И в чем же разница?
— Они знают, что я никогда не потребую от них бесчестных поступков.
Я увидела в его глазах тысячу новых вопросов, но он предпочел удержать их при себе. У меня самой их было немало. Почему министерство промышленности готово вручить в шесть раз больше нашей обычной награды и снабдить нас диархическими паспортами? Либо этот парень, Джонс, последняя сволочь, либо О’Каллан утаил от меня часть правды. Я лично склонялась к последнему.
Я всегда сплю крепко, когда на страже сорши. Судя по физиономии О’Каллана, ночью он глаз не сомкнул. К тому времени как он сподобился вылезти из спального мешка, я уже развела костер и сообщила, что кофе готов. Он что-то пробурчал и устремился в кусты.
Харк устроился подле меня и протянул сухую ветку.
— Он не боится добычи. Почему? — просигналил он, откинув голову и озадаченно взирая на меня.
Верно. О’Каллан совершенно спокоен. Тело расслаблено, ни малейшего напряжения. Не вздрагивает, заслышав шум, не оглядывается опасливо через плечо. Кобуры пистолетов застегнуты. Может, надеется, что сорши вовремя предупредят об опасности?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});