— Гай… — выдохнула растерянно со слезами в голосе.
— Почему? Почему? — шептал он чуть слышно, отрывая от себя, заглядывая в лицо, в огромные влажные глаза, — Почему раньше не сказали?.. Почему не сообщили?.. Как же так… Как же ты тут… Как смели…
Он собирался идти в политику, но влияние опального родственника довлело над ним, теперь ему надо было пройти самому все ступени служебной лестницы. Сейчас он был трибуном легиона, получая военный опыт, необходимый для дальнейшего продвижения в карьере.
И приехал он сюда по форме и с охраной из четырёх легионеров. И когда легат его встретил, лицо его недовольно вытянулось. Чего ещё натворил этот Марций?
— Почему, Ацилия? Почему не сказали раньше?
— Это… — она зашептала срывающимся голосом, — Это хозяин… Не давал… Не хотел…
— Так он знал?
— Да… — она закивала головой мелко, боясь поднять глаза, — Я сказала ему ещё сразу, ещё тогда… в первый день… Я просила написать тебе письмо… Он не позволял… — подняла глаза, поджимая дрожащие губы, — Я… Я выиграла у него в кости разрешение написать письмо… Я… — её голос сорвался.
— В кости? — трибун удивился, нахмуриваясь. Ацилия не ответила, — Я заберу тебя… Боги, Ацилия, я даже не знал, я и подумать не мог! Если бы хоть чем-то, хоть как-то, словом, хоть одним словом, если бы я знал…
— Гай! — она качнулась к нему на грудь, уткнулась лицом в кирасу, и он обнял её, прижимая к себе. Спросил мягко:
— Он обижал тебя? — она отрицательно покачала головой, кожа кирасы скрипнула, — Он тебя бил? — опять отрицание, — Он издевался над тобой? — снова еле слышный скрип кирасы, — Ацилия… — Гай осторожно взял её за плечи и оторвал от себя, заглянул в лицо, — Всё будет хорошо… Всё уже закончилось, я заберу тебя…
Ацилия лишь качнулась вперёд, опять-таки пряча лицо у него на груди, еле заметно вздрагивала от неприметных рыданий, Гай гладил её по голове, по спине, словно старался утешить, говорил:
— Всё хорошо… Жаль, конечно, что мы встречаемся при таких обстоятельствах, но… — усмехнулся, — Я отвезу тебя к себе, ты отдохнёшь, познакомишься с моей семьёй, со всеми родственниками, ты же никого ещё не видела. Всё забудется… Скоро ты всё это будешь вспоминать, как страшный сон… Все мои уже знают, что ты жива, тебя все ждут… Я уже направил прошение в Сенат, чтобы тебе разрешили жить в Риме, чтобы подтвердили гражданство, ведь ты не отвечаешь за своего отца… — Ацилия слушала краем уха, Гаю для удачной карьеры надо было обладать ещё и ораторским искусством, он умел утешать, во всё, что он говорил, можно было верить, но прошлое… прошлое ещё цепко держало её, — Я сообщил Домицию о тебе… Знаешь, он обрадовался, а то уже начал подыскивать себе другую невесту…
Ацилия плохо понимала, какой Домиций, но при последних словах замерла, даже плакать прекратила, отстранилась, качая головой; Гай держал её за подрагивающие пальцы ладоней.
— Нет…
— Что? — он заглядывал ей в лицо, ловил взгляд.
— Нет, Гай… — она попыталась освободиться от его рук, — Я… Я не могу замуж за господина Домиция… Я не должна…
— Почему? — он нахмурился.
— Я же была рабыней… Я полгода была рабыней…
— Ну не по своей же вине!
— Гай! — она глядела ему в лицо обычным своим, хорошо знакомым взглядом, — Я не могу замуж. Я не просто была рабыней, я была наложницей, понимаешь?.. Наложницей!
Теперь уже он смотрел на неё удивлённо, долго молчал, примериваясь мыслями к услышанному, потом спросил:
— И он знал, кто ты, и всё равно?..
— Да, Гай! — она ответила сквозь зубы, уже стояла в стороне, стиснув кулаки, в полумраке атриума палатки, в которой прожила эти последние полгода.
— Он знал, что ты дочь сенатора, знал, что патрицианка, и…
— Да, Гай! — она перебила его.
— Он не позволял тебе известить родственников, а держал у себя наложницей?
— Да… Да, Гай!
— Да я убью его… — процедил сквозь зубы, и Ацилия поняла, что именно так и сделает, как обещает, бросилась навстречу, уткнувшись сомкнутыми кулаками в кирасу, ударила в грудь, моля огромными глазами:
— Нет… Я… Я не позволю… — трибун изумлённо приподнял брови на непонятную ему просьбу, — Прошу тебя, Гай, не трогай его… Последние четыре месяца он не прикасался ко мне, ни разу, слышишь?.. Он не бил меня… Он многое позволял мне, как рабыне… — голос её срывался на полушёпот, она и сама не могла понять, зачем, почему она старается оправдать его. Гай — трибун, что ему стоит убрать с дороги простого декануса? Его вышвырнут из армии… А что он будет делать без неё? Она хорошо помнила его отчаяние прошлого раза, когда он искал деньги, когда он готов был пойти на крайние меры… Марк Марций, ставший почему-то совсем не безразличным в последнее время, или ей показалось?
— Я часто спорила с ним, я дерзила, я издевалась над ним — он мне всё позволял. — Гай только хмыкнул недоверчиво, — Он мне жизнь спас, когда через Перевал шли!.. — Нахмурился, — Он не продавал меня другим, тем, что скупали в притон… — она готова была сказать, что угодно, лишь бы гнев брата не обрушился на голову декануса Марция, — Гай, прошу тебя, не трогай его… — она ударила кулаками в грудь трибуна, от удивления у Гая даже челюсть отвисла, — Пожалуйста, Гай…
— Я посмотрю ещё… — ответил машинально, не раздумывая, всё ещё не веря своим ушам. Разве могла бы девушка просить о подобном после всего, что пережила по воле негодяя и подлеца? Это ему было непонятно.
Но это была она, она, его Ацилия, живая, здоровая, бледная, уставшая, да, но живая, и, если уж она так просит, почему бы не сделать. Усмехнулся мысленно, вспоминая лицо этого декануса. Ничего необычного, на вид он даже показался честным и воспитанным в добрых чувствах младшего офицера римской армии. Может быть, он даже дослужится до старшего центуриона, но… Но то, что он узнал сейчас…
О каком благородстве может идти речь?
Подло. До чего же подло.
Гай еле заметно покачал головой, сжимая зубы, глянул в лицо Ацилии.
— Мы уедем отсюда. Как только, так и уедем.
Она согласно дёрнула подбородком:
— Да, Гай…
— Мне нужно поговорить с ним. — Вышел.
Появление трибуна с сопровождением привлекло много любопытных к палатке Марция, да и сам он был здесь. Все перешёптывались, спрашивая, что бы всё это значило.
Фарсий вопросительно приподнял брови, и Марций ответил ему коротко, чем вызвал ещё большее удивление:
— Это брат её…
Фарсий отвернулся, стараясь скрыть изумление в глазах. Ничего себе новости! Эх, Марций, Марций, сколько можно тебя учить?
Марк только упрямо поджал губы, чуть сузил тёмные глаза. Нет, он, конечно, думал, что брат её патриций, но то, что он окажется трибуном… Явился по форме, да ещё с охраной, ещё бы ликторов себе нанял для пущеё важности. Пижон. Знаем мы таких трибунов. В армию лезут только, чтобы карьеру сделать, шагнуть ещё дальше, в боях не участвуют, а от вида крови бледнеют, как девицы. И этот такой же. Важный. Мнения о себе — ого! Чистенький, при параде, с этой нелепой охраной… Ну-ну…