— Я понял, господин легат, разрешите мне подумать. Я скажу вам завтра, что решил.
— Думайте, Марций.
— Разрешите идти?
— Идите.
Марций развернулся и вышел в наступившую ночь. Уже звёзды мерцали и ветер дул с запада, говоря о наступившей осени.
Что же делать? Как быть?
Он не сможет выгнать из легиона, на основании чего он сможет это сделать? Деньги он вернул, а с ней… В чём его вина? В том, что купил рабыню? Да тут у каждого много чего на руках, он ещё купил, у него всё с законном в порядке, а многие наворовали в Нуманции и ничего. Пусть этот Ацилий в суд не подаёт, я сам подам, пусть суд решает, законно ли или не законно лишать владельца собственности против его воли.
А поединок? А что поединок? Я ведь могу и не принимать вызова, ну и пусть трусом обзовут, у меня есть все основания отправить этого трибуна подальше.
Эх, Ацилия, Ацилия, всю жизнь ты мне перевернула. А привязался ли я к тебе, как легату сказал? Нет. Я уже давно другое понял…
И почему всё у нас так по-дурному получилось? Я бы всё для тебя, только тебе одной, а ты…
Он стоял, закрыв глаза, словно приступ боли претерпевая, душа разрывалась от непонимания, и, кажется, он даже вслух застонал мучительно, а, может, только показалось, но, открыв глаза, заметил, что дежурный на посту у штаба смотрит удивлённо. Проклятье! И что уставился, ухожу уже…
В атриуме палатки горели светильники, но лишь два из четырёх обычных, Ацилия, низко склонив голову, сидела на триподе в углу. Она не готовила ужина в этот день и ничего не делала. И Марк ни слова ей не сказал с упрёком, сам, хоть и намучился порядком, справился с кирасой, снял сандалии, собрал на столе остатки от завтрака — засохшие сыр и хлеб. Ацилия всё это время даже не шелохнулась, головы не подняла, и Марций сам проговорил, чтобы хоть что-то сказать в этой неловкости:
— У тебя настойчивый брат, редко таких встретишь…
Она, наконец, подняла голову и посмотрела, губы шевельнулись, словно что-то она хотела сказать ему, но промолчала. Марций продолжил сам:
— Он ещё и служит в действующем легионе, похвально для трибуна, проходящего службу в армии лишь для карьеры.
Она смотрела всё так же молча. Глаза большие, тёмные, в пол-лица. Какие мысли у неё сейчас в голове? О чём думает? Отпущу? Отдам братцу? Все они от него этого ждут. Эх-х, послать бы вас всех, вместе с легатом, да далеко-далеко…
— Ты знаешь, что твой брат был в Нуманции, воевал против тебя, твоего отца, брата, он приближён к самому Сципиону, ты знаешь это?
Ацилия нахмурилась, сверкнув глазами, губы её задрожали от переживаемых чувств.
— Неправда… — выдохнула еле слышно.
— А ты сама его не спрашивала? Сам-то он, конечно, тебе этого не скажет…
Ацилия снова выдохнула с негодованием, с болью:
— До чего же вы… низкий человек… Как можно так подло… Почему вы любите делать другим больно? Вы словно упиваетесь страданиями других людей…
— Первый раз слышу, никто никогда мне этого не говорил. Это только твоё личное мнение. — Марк сидел за столом, уперев локти в столешницу, сцепив кисти, держал их у рта, но голос его, хоть и был он негромким, хорошо было слышно в тишине ночного атриума. — Тебе просто не хочется в это верить, что он был там… Был в числе трибунов, рядом с Сципионом, участвовал в разработке плана захвата города… Не хочешь верить, что он такой же, как я — разрушитель твоей Родины, ломатель твоего будущего, убийца твоих родных…
— Прекратите! — перебила она резко, вскидываясь всем телом, — Что за чушь вы несёте! Вы бы слышали себя сами…
— За это время ты привыкла всё отрицательное, всё плохое в твоей жизни, связывать только со мной, с моим именем, а тут получается…
— Хватит! — она ударила сомкнутыми кулаками себе по бёдрам не в силах больше слушать его, — Прекратите!
— Почему? — спросил спокойно.
Она помолчала.
— Вы… Вы просто завидуете ему…
— Я?! — Он усмехнулся, перекладывая руки на стол. — Мне хочется смеяться над этим обвинением. — Он толкнулся и поднялся на ноги, — Нисколько я ему не завидую, мы с ним военные, мы оба выполняем приказы, и какая разница, сколько человек у нас в подчинении, у меня — десять, у него — тысяча, и жалование не в пример, у него десятки таких, как ты, и судьба их ему не интересна. И меня могут убить, и его могут убить… Так какая между нами разница? Чему тут можно завидовать? — он прошёл через атриум к ведру с водой, но Ацилия не приносила свежей в этот день, и Марк наклонил ведро на бок, зачёрпывая остатки. Попил, убрал ковш на край и всё под пристальным взглядом Ацилии, — Одно меня волнует… — он развернулся к ней, уперев руки в пояс, и Ацилия невольно глянула ему на пальцы на широкой твёрдой коже пояса. Сердце стучало у неё, кажется, на весь атриум. Ну почему, почему ты не слышишь его? Ты один не слышишь его! Марций, повернув голову, смотрел в сторону, и тёмные тени пролегли по его лицу, запали в глазницах, под носом, под челюстью, и Ацилия, казалось, издалека, со своего места, видела чётко мягкую ямочку на подбородке.
— В нашем мире всё, всё, что существует, создано для вас, для таких, как ты, как твой брат, и подобные вам. Если вы захотите, если поставите цель, вы сможете добиться её, и не потому, что обладаете способностями или талантом, а потому, что всё само плывёт вам в руки, только потому, что вы — это вы…
Бесполезно пытаться идти наперекор, потеряешь всё: деньги, здоровье, положение и даже жизнь… — Он повернул голову и глянул прямо ей в лицо, в глаза, упрямо поджимая губы. — Вам легко быть настойчивыми…
Ацилия смотрела на него во все глаза. Да, да, ты пытался бороться, пытался делать всё по-другому, по-своему, так, как считал нужным, но всё заканчивается когда-нибудь, всё имеет завершение, тебе придётся поступить так, как ты не хочешь, как ты не желаешь. Тебе придётся вернуть меня, и весь день все твердят тебе об этом. Ты пошёл против системы, ты пытался бороться с ней, и, скорее, эта система сама сломает тебя, чем ты её.
Она поднялась на ноги, не сводя с него глаз:
— Я просила вас ещё когда, ещё в первый день, можно было не доводить до этого…
— Какое это теперь имеет значение?
Ацилия сокрушённо покачала головой:
— Я не знаю, — Подняла глаза к нему, их взгляды снова скрестились, — Может быть, я и не права, и ничуть вы не любите чужую боль…
— В Тартар всё! — он резко перебил её, мотнув головой раздражённо, — Ты думаешь, всё закончилось? Думаешь, всё определилось для тебя? — он громко усмехнулся, сверкнув в полумраке белками глаз, — А вот и нет! Я не отпущу тебя, я не отдам тебя никому, пусть хоть твоему отцу воскресшему! Плевать! Пусть убивает, ему это будет нетрудно, суд так суд! Мне нечего терять, у меня ни семьи, ни родных… У меня только жизнь моя осталась, и, если надо будет, я её за свои идеи не пожалею… И он не заберёт тебя, будь он хоть трижды трибуном, да хоть другом Сципиона! Плевать мне! Всё в этом мире для вас, и жизнь моя так и так вам достанется!.. Никаких денег не хватит! — он резко шагнул к ней, ещё и ещё, пока за плечи не взял, резко встряхнув, — Моей ты была и моей останешься! Слышишь? И пусть убьют завтра, и пусть уверены все… Не отдам! Никому не отдам!