мастерю. Немного осталось.
— Зараз же брось, нехристь окаянный! — ругнулся Тихон Маркяныч. — Ишо на двор беды накличешь... Кому сказано?
— Такой день, а ты, дед, кричишь, — съязвил Яков. — Неизвестно, кто из нас грешней.
Павел Тихонович, искавший повода до конца выяснить отношения с племянником, вспылил:
— Это тебя так комиссары научили обращаться со старшими?
Яков зыркнул и заработал ещё энергичней.
— Как с дедушкой разговариваешь, спрашиваю, щенок?
Яков, не выпуская фуганка из задрожавшей руки, выбрался из-под навеса. С трудом сдерживаясь, усмехнулся:
— А то что будет?
— Обучу! Ну, что тянешь? Подходи!
Тихон Маркяныч, сообразив, что обоюдная враждебность дошла до крайнего предела, выпятил грудь и двинулся на внука:
— Цыц! Ты на кого накочетился? На родного дядю?!
Услышав шум, с база поспешил Степан Тихонович, а из куреня выбежала Лидия. Яков, подталкиваемый дедом, отступил к летнице, неотрывно, с ненавистью глядя на обидчика. Показалось, что порыв гнева у обоих приутих. Степан Тихонович, успокаивая, обнял брата за плечи. Но тот снова заупрямился и, обернувшись, бросил:
— Благодари Бога, чей ты сын... А то бы я тебя, паршивца, в бараний рог скрутил!
Яков в мгновение ока отбросил деда, и если бы Лидия не повисла у него на шее, то ничто уже не помешало бы потасовке. Тихон Маркяныч расторопно обхватил внука поперёк пояса. Но и вдвоём они не долго бы продержались! Только с появлением матери к Якову вернулось самообладание:
— Пустите... Пока не трону... А после я ему стешу усы фуганком... Всё равно сойдёмся...
Хорошо, что слов его дядя не слышал, благоразумно уведённый Степаном Тихоновичем в курень.
Вскоре Яков засобирался. Прихватил кисет, обрывки бумаги. Лидии, ни на минуту не оставлявшей его одного во дворе, холодно сказал:
— Пойду в Аксайский. Дядька Михаил Наумцев приглашал. Может, у него и заночую.
За обедом ни разговоры, ни самогон ни у кого из Шагановых настроения не подняли. Гость был мрачен и молчалив. Лидия вообще сидела за столом лишь несколько минут. Тоже куда-то подалась. Тихон Маркяныч в сердцах проговорил:
— Надо же, в Покров, стервец, доски строгал! Вот и понесли из-за его греха смуту.
— А Покров какой праздник? — поинтересовался Федюнька, один за другим уплетая бабушкины блины, смазанные мёдом.
— Наш, казачий! Огромадный Божественный, — поднял палец вверх Тихон Маркяныч.
— Празднуют Покров с десятого века, с незапамятных времён, — стал объяснять дедушка Степан. — Было в городе Константинополе блаженному Андрею видение. Будто шла Богородица по воздуху, сопровождаемая ангелами, апостолами и пророками, и, снявши с себя белый омофор, покрыла им молящийся люд. Это и спасло византийцев. Так народ назывался.
— А мы — казаки! — лукаво подтвердил мальчуган, заранее ожидая похвалы деда Тихона.
Но тот лишь покачал головой:
— А нас чи спасёт — никтошеньки не ведает.
На этот раз даже Павел Тихонович не проронил ни слова.
Автомобиль фельдкоменданта с переводчиком и двумя немецкими солдатами подкатил к шагановскому подворью внезапно. Посыльный вежливо поздоровался с сидевшими во дворе и что-то сообщил по-немецки. Павел Тихонович нахмурился и встал, избегая смотреть на отца.
— Срочно вызывают. Нужно ехать.
— Как пожаловал, так и покидаешь... Ветерочком покружил и — прощевай... — потерянно проговорил старик. — Я же и присмотреться ишо не успел, Павлуша...
Сборы были спешными и грустными. Напоследок присели. Судя по тому, что на виске путника обозначилась пульсирующая веточка вены и повлажнели глаза, оставлял он родных с тяжёлым чувством. Павел Тихонович долго держал отца в объятиях у калитки. Тот хлюпал носом, как ребёнок, но и в эти горестные минуты не утратил присутствия духа, бормотал:
— Я, сынок, одним глазом за мамку точу слёзы, а другим — за собе... Больно дюже... Блеснул, как лучик, и пропал... Храни тя Христос и Царица Небесная!
...Уже и пыль осела на улице, и машина давным-давно пропала из виду, а безутешный Тихон Маркяныч всё стоял, привалившись спиной к стволу оголившегося за последние дни осокоря. Шаркающими шагами войдя во двор, он суеверно предупредил родных:
— Калитку до ночи не притворяйте. Нехай открытая...
12
Несмотря на то что Яков пожаловал раньше уговора, дядька Михаил встретил его приветливо. Усадил на открытой веранде за стол, принёс кувшин виноградного вина и нехитрую закусь. Пока гость в запале рассказывал о стычке с дядей, учтиво помалкивал и шурил свои смышлёные, медового оттенка, выжидающие глаза. Да не так-то прост был и Яков. Исподволь переьел разговор на другое, ругнул кума Ивана, что не вовремя отлучился в Новочеркасск. Дескать, будь он дома, у полицейских не закрались бы подозрения. Михаил Кузьмич поддакнул и разлил вино по стаканам. Выпили. Покалякали о том о сём. Но как ни ловчили, чувствовали скованность друг друга. Яков пошёл напролом, спросил, пытливо глядя в глаза хозяина:
— Ну, где же, на самом деле, Иван?
Дядька Михаил и не моргнул, без запинки ответил:
— А там, где знаешь. Я его недели две не видал... Вчера Шевякин с мордоплюем-полицаем тоже допытывались.
— Ох, неправда! Знаешь! И я знаю, — понизил Яков голос. — Где-то поблизости. Не с его здоровьем за двести вёрст ехать. Да и не собирался он никуда! Я с ним вечером разговаривал. За день до поджога.
— Моя хата с краю, ничего не знаю, — твёрдо повторил Михаил Кузьмич.
— Ладно. Не хотел, но скажу. Вчера я пошёл к Наумцевым. Надо, думаю, хоть малость успокоить Веру. Сидят в темноте. Спрашиваю, почему лампу не зажигают? Дескать, керосин кончился. А при мне Иван перед этим лампу заправлял из полной канистры. Хвастал, что нацедил из трактора, когда ждали немцев.
— Бог с тобой! — всплеснул руками насторожившийся хозяин. — Несёшь и с Дону и с моря! А ишо дружок!
— Меня бояться нечего! — шёпотом воскликнул Яков. — У меня расспрашивал про Ивана начальник полиции. Главного то я и не сказал.
— И на том, конечно, спасибочки. Только заехал ты, Яков, не в тот огород. Ни сном ни духом не ведаю про Ваньку! И ты про него больше не спытывай... Лучше я тебе про жисть расскажу. Спешить особо некуда. За барами-растабарами и сдюжим кувшинчик... Душа сама подскажет!
— Валяй! — согласился Яков, убедившись, что наскоком этого хитрющего казачишку не прошибёшь.
Одолели по второму стакану. Ладя цигарку, Михаил Кузьмич прокашлялся и завёл:
— Мы, Наумцевы, родом из станицы Константиновской.