под нос, он нехотя прошлепал босыми ногами в приходую. Звонила дочь.
— Пап, ты, где? И почему так долго не берешь телефон?! — сразу накинулась она на него с упреками. — Уже ночь на дворе, а тебя все нет и нет.
— Что стряслось? — увильнул он от ее настойчивых вопросов.
— У меня-то ничего не стряслось, а вот где ты и что с тобой?!
— Со мной все в порядке. И вообще, — разрешил он себе возмутиться, — что это еще за контроль такой?! Я что, малый ребенок?! Я же говорил, когда уезжал, чтобы ты меня не ждала, а ты тут тарарам поднимаешь.
— Ты, что, там не один?! — шестым или седьмым женским чувством догадалась она.
— Да, я не один, — решил не прятаться и не изворачиваться генерал.
— У тебя появилась женщина?! — даже через трубку было видно, как на том конце округлились у нее глаза.
— Да, — коротко бросил он, не желая вдаваться в подробности.
— Ничего себе! — только и смогла произнести Настя, ошарашенная очередным отцовским кульбитом.
— Так, ты чего звонила-то? Ничего не случилось страшного? — теряя остатки терпения, спросил он у нее.
— Да, в общем-то, ничего такого. Просто приезжал Золотницкий. Привез деньги. Спрашивал, почему ты решил продать коллекцию. Ну, я ему и рассказала все без утайки.
— Ну, это и необязательно было делать. Что ему наши проблемы? Ладно. Сказала и сказала.
— Пап, он так проникся твоим поступком, что наотрез отказался забирать шпагу Карла XII. Сказал, что и без нее коллекция тянет на гораздо большие деньги, чем он за нее заплатил.
— Что ж, спасибо, коли так. Не ожидал от него, конечно, такого. Выходит, что не все коллекционеры такого ранга запродали душу дьяволу. Хорошо. Я ему сам потом позвоню и поблагодарю отдельно. У тебя еще что-нибудь?
— Да. Можно еще вопрос? Последний.
— Говори.
— У вас все серьезно или так? — с грустинкой в голосе поинтересовалась дочь.
— Да, — опять коротко ответил он и добавил, — очень.
— Значит, сегодня тебя домой не ждать?
— Верно. А об остальном завтра поговорим. Хорошо?
— Хорошо, папа, — покорно согласилась Настя. — Береги себя.
— Постараюсь, — улыбнулся он напутствию дочери и отключился.
Положив коммуникатор на тумбочку, он оглянулся, услышав шорох у себя за спиной. Вероника с накинутой на плечи шалью стояла в дверном проеме, приклонив голову к косяку:
— Какие-то проблемы?
— Нет. Просто дочь звонила. Беспокоится, что меня все еще нет дома, — немного виноватым голосом удовлетворил он ее любопытство.
— Я ее понимаю, — кивнула она. — Нечасто отцы семейства в таком возрасте срываются с поводка и пускаются во все тяжкие.
— Это плохо?
— Плохо — когда это разрушает семьи, а твоя семья и так наполовину разрушена, — пожала женщина плечами и пошла в комнату. — Ты идешь? — негромко позвала она его уже оттуда, пока он стоял и переваривал ее предыдущие слова.
— Иду.
Когда он вошел в комнату, она уже лежала на диване, прикрытая легким покрывалом. Он решительно снял халат и аккуратно положил его на кресло. Присев на диван, расстегнул браслет с часами и не найдя куда их приткнуть, просто положил на пол, рядом с диваном. Вероника призывно откинула край покрывала. Глубоко вдохнув в себя воздух, как перед прыжком в воду, он лег рядом на спину, вытянув руки по швам. Несколько минут они лежали молча, не шевелясь, привыкая, друг к другу. Он первым нарушил молчание.
— Ты, Вероника, прости меня, если, что не так будет спервоначала, — извиняющимся тоном начал он заранее оправдываться в возможном мужском конфузе. — У меня давненько уже этого не было.
— У меня тоже, — жарко прошептала она ему в самое ухо, одновременно прижимаясь к нему всем телом…
А дальше началось то, что и должно было начаться между мужчиной и женщиной, но это уже выходит за рамки повествования, потому что данный роман является военно-политическим, а не любовным фэнтези.
IV.
Проснулся он от того, что чьи-то губы ласково прикоснулись к его щеке, а вслед за этим бархатный голос прошептал в самое ухо:
— Просыпайся, Иванушка, тебе пора вставать, чтобы продолжить совершать свои подвиги.
Он нехотя разлепил глаза и тут же сомкнул опять. Медленно, будто смакуя старинный марочный коньяк, приходил в себя после самой фантастической ночи в своей жизни. Даже сорок лет назад, когда они только-только начали жить с Аглаей, ему не было так хорошо. Нет, конечно, и с Аглаей у них было все, как у людей: и поцелуи, и ласки, и удовлетворение молодой плоти. Но при этом все было пресно и рутинно, как на пионерской линейке. Несмотря на молодость, все было без излишних фантазий, будто оба учились искусству любви по одному и тому же учебнику. И регламент не менялся на протяжении многих лет: две минуты на поцелуи, три минуты на прочие ласки и три-четыре минуты на взаимное сопение при трении телами. Он пробовал поначалу, как-то разнообразить постельные отношения, но каждый раз наталкивался на стойкое непонимание супружницы, которую все и так устраивало, а заниматься сомнительными, с ее точки зрения, экспериментами нет никакой нужды. И если бы не его частые и мимолетные «похождения» (по молодости-то с кем не бывало, особенно у военных), то они, наверное, развелись еще лет двадцать тому назад. Она, конечно, догадывалась о его «подвигах» на стороне, ведь только законченная дура не почувствует измены, но старательно делала вид, что ничего особенного, а тем более страшного не происходит. К тому же бодрое вскарабкивание мужа по карьерной лестнице нивелировало все издержки его неуемной мужской натуры. Да и быть генеральшей в свои неполные тридцать семь лет стоило своих маленьких издержек. Сам же Валерий Васильевич, всегда был крайне осторожен в своих мимолетных увлечениях и не давал повода посторонним подозревать его, в чем либо. Со своей же стороны, он тоже не проявлял интереса к поведению жены во время частых своих отлучек.
Теперь же он ощущал себя на вершине блаженства. Прекрасного и немного горьковатого. Он чувствовал себя обокраденным. Сорок лет он не знал, что можно испытывать такие чувства и такое наслаждение. Как жаль, что все это пришло слишком поздно. Единственным утешением служило лишь осознание того, что лучше испытать счастье перед самым закатом, радуясь последним ласковым лучам солнца, уже не палящим, а мило ласкающим, нежели вовсе не испытать ничего такого за всю жизнь. Этот миг несказанного блаженства не хотелось прерывать даже на секунду. Окончательно прийти в себя ему помог уже более решительный призыв:
— Валера, вставай, на работу пора собираться.
На этот раз глаза пришлось открыть по-настоящему. Он выпростал руку из-под подушки и