Читать интересную книгу Экспансия – II - Юлиан Семенов

— Сейчас он начнет говорить…

«Ах, зачем я не написал кому-нибудь заранее, что нельзя верить ничему тому, что я скажу, — подумал Штирлиц. — Все, что я сейчас им скажу, вызвано наркотиком, это неправда, пусть они слушают меня лицом к лицу, наедине, ах, ну почему я не предупредил об этом моих друзей? А где они, — услыхал он в себе какой-то другой голос, — где твои друзья?»

Больше он ничего не видел и не слышал, он только чувствовал тепло во всем теле — забытое ощущение, он не испытывал этого ощущения с того майского дня сорок пятого, когда солдатик полоснул по его телу из автомата, вдавив приклад в свой впалый, совсем еще мальчишеский живот. «Ему лет семнадцать», — это было последнее, что успел подумать Штирлиц, прежде чем провалился в пульсирующее забытье…

Джек Эр (Германия, Вашингтон, сорок четвертый — сорок шестой)

Он записался добровольцем в декабре сорок второго, хотя ему только-только исполнилось девятнадцать; комиссию прошел достаточно легко — хорошо сложен, спортивно подготовлен, знаком с кино и литературой в пределах колледжа.

В авиацию, однако, не взяли — слишком высок ростом (метр девяносто, в баскетбольной команде «Дайблс», выступавшей за школу, всегда играл в обороне, был очень надежен у кольца), приписали к инфантерии; после высадки в Нормандии перевели в мотобригаду, потому что великолепно водил машину (отец владел бензоколонкой), дали «Виллис», набилось семь автоматчиков, ездили, свесив ноги, следом за «Джипом» полковника Робинса — вроде бы взвод охраны, как-никак командир бригады.

Вместе с Робинсом (человек неуемной отваги) — с ходу, следом за танками — ворвались в концентрационный лагерь; прорыв был неожиданным и глубоким, охрана СС не успела сжечь трупы; на аппельплаце лежали штабеля скелетов с громадными коленями, — это прежде всего бросилось в глаза и еще непропорционально длинные руки, тонкие, как плети, и несоразмерно туловищам длинные.

Джека Эра стошнило; дали нашатырь — пришел в себя. Несколько дней после этого не мог спать — мучили кошмары, во сне кричал, жалобно плакал; зачастил к капеллану, тот подолгу говорил с парнем, утешал его, как мог, объяснял ужас нацизма.

Поэтому, когда напоролись на немецкий арьергард, Джек Эр вместо того, чтобы бросить «Виллис» и свалиться кубарем в кювет (всегда возили с собой рацию, связались бы с летчиками, через полчаса из фашистов было бы месиво, самолеты крепко поддерживали землю), закричал что-то, бросил ветровое стекло на капот (оно, дзенькнув, пошло белой метелью, посыпалось) и, достав из-под ноги автомат, схватил его левой рукой, нажал на гашетку, а правой держал руль, выжимая газ до предела: несся прямо на черных, засевших по обеим сторонам шоссе.

Он выжимал из мотора всю его мощь, он хотел давить этих гадов, сбивать их, ощущая тупые удары о человеческие тела, нет, это не человеческие тела, разве люди могут творить такое, что они творили с несчастными в том лагере, это звери, которых надо уничтожать, как чумных крыс…

Он не сразу понял, что ранен, он кричал что-то, оскалившись, и стрелял, пока были патроны в обойме, потом бросил легонькую машину в кювет — проходимость отличная, где угодно пролезет, — и погнался за черным, который поднялся на ноги, потому что «Виллис» несся прямо на него; он догнал его, ударил сзади бампером, услышал хруст или ему показалось, что он услышал этот сладостный, ожидаемый им звук; развернул машину и погнался за вторым, но тут его что-то толкнуло в плечо, а потом рвуще укусило в шею, и он, ткнувшись враз закровавившимся лицом в руль мчавшегося по полю «Виллиса», перестал что-либо чувствовать и воспринимать.

Пришел в себя он только через неделю, когда черный, похожий на того, за кем он гнался по полю, сбросил его с койки: именно в эти недели начался немецкий прорыв в Арденнах, немцы захватили госпиталь; всех, кто мог ходить, угнали в лагерь; тяжело раненных стащили в одну комнату, оставили врача: «Можете делать с ними, что хотите». Потом пришел черный с серебряными нашивками и сказал, что доктор — «фюрфлюхте юде», его расстреляли в комнате, даже во двор не вывели.

Джек, конечно, умер бы, но англичане их отбили; он тогда снова отключился, много дней был на грани смерти; когда оклемался, получил медаль; отправили в Париж, в большой госпиталь. Там он встретил победу, оттуда вернулся домой и, пожив на ферме у матери (Массачусетс, Грэмингэм, по дороге на Ривер-плэйс), поехал в Вашингтон и обратился в газету «Патриот»:

— Я знаю, что такое наци, я хочу бороться против них, иначе я сойду с ума… С ними чикаются в Нюрнберге, разбирают улики, а их надо рвать на части сахарными щипцами.

Разговор получился дружеский, добрый; в комнату, где сидел Джек Эр, набилась вся редакция, слушали его бесхитростный рассказ затаенно; под рубрикой «Наши гости» дали небольшую информацию о посещении газеты «самым молодым ветераном Америки» с хорошей фотографией; предложили написать цикл статей о злодеяниях наци; промучился месяц — ничего не получилось, не мог выразить то, что чувствовал; запил.

Вот тогда-то на ферму матери позвонил человек, отрекомендовавшийся старым приятелем отца: «Я Серж Прауэлл, вы меня должны помнить; я жил рядом с вами в Канзас-сити; Джеком очень заинтересовались в Вашингтоне, пусть позвонит, запишите номер…»

Через семь дней после того, как он позвонил, из Вашингтона прислали письмо — на бланке ФБР — с приглашением приехать для разговора.

…Чиновник, который принял его (отрекомендовался Уильямом Подбельски, лет пятидесяти, очень доброе лицо и огромные, надежные руки), ткнул пальцем в заметку, опубликованную в «Пэтриот»:

— Неужели вы и вправду смогли бы рвать нацистов щипцами?

— Смог бы. С радостью.

— Это вы сейчас говорите. А вот если бы вам дали щипцы, привели человека — такого же, как и вы, во плоти, — и сказали: «Рви», — вы бы не смогли, Джек. Вы американец, христианин, вы бы не смогли.

— Вы воевали? — спросил Джек Эр.

— В Европе — нет. Я воевал против наци здесь. А это была тоже довольно трудная война.

— Но вы не воевали в Европе?

— В Европе я не воевал, что правда, то правда.

— Тогда не говорите мне, что я мог бы, а что нет. Словом, у вас есть для меня такая работа?

— Такой — нет и не будет, Джек. Мы — конституционная страна, нравится вам это или нет. А вот посмотреть ваши документы, если вы их оставите, мы с радостью посмотрим. И заполните анкету, проверка у нас довольно серьезная.

Эр заполнил анкету, оставил документы и поднялся.

— Погодите, Джек, — остановил его Подбельски. — Я бы хотел еще чуток поговорить с вами…

— О чем?

— О жизни. О вас. О том, что вы любите, а что ненавидите… Есть время?

Джек опустился на стул и ответил:

— Сколько угодно…

— Вам нравятся фильмы про борьбу наших сыщиков против чикагской мафии?

— Смотреть можно… Вообще-то довольно толково, ничего…

— Если в кармане «ничего» — тогда совсем плохо, — усмехнулся Подбельски. — Про кино — а это вид искусства — такого рода ответ меня не удовлетворяет. Нравится или нет?

— Кое-что нравится.

— Что значит «кое-что»? Объясните.

— Съемки хорошие, погони… Музыка бывает неплохая.

— А люди? Работники ФБР?

— Они ж картонные.

— Это как понять?

— Вырезаны из картона. Заранее известно, что самого доброго убьют, а плохой исправится.

— Но что-то вам в них все-таки нравилось? Что именно?

— Не знаю… Крепкие они… Но так с самого начала задано. Неинтересно, потому что знаешь, как дальше будет. На бейсболе никогда неизвестно, кто выиграет, поэтому людей и полно на стадионах… Всегда интересно, когда не знаешь, кто победит, а в фильмах сразу ясно, что вы победите, только обязательно одного из ваших ранят или убьют. Но меня бандиты не интересуют… Среди них есть хорошие люди, я в Бронксе встречал симпатичных бандитов…

— Они казались вам симпатичными, потому что не нападали на вас или на вашу девушку… У вас есть девушка?

— Есть, как же без нее можно…

— Намерены жениться? Или простое увлечение?

— Не знаю… Только я хочу, чтоб вы поняли: я пришел к вам потому, что в газетах читаю — наци затаились, не всех выловили… В армию меня не берут, я уж подавался в Джи Ай, но из-за ранения не прохожу… Если вам нужен человек, который ненавидит наци и готов на все, — я готов работать… Если это не ваша епархия, так мне здесь делать нечего.

— Во время войны именно мы занимались нацистами, которых к нам засылал Гитлер… Я не стану вас обманывать, мы работаем внутри страны, а здесь, как вы знаете, нацистов нет… Но какие-то связи вполне могли остаться… В основном мы работаем против гангстеров и левых заговорщиков, с гитлеровцами мы покончили…

— Да? Что-то в газетах другое пишут… В общем, если вам нужен человек, который хочет довести до конца свои счеты с наци, я — гожусь. Бандитов ловить не стану.