Читать интересную книгу Экспансия – II - Юлиан Семенов

— Пейотль…

— Память у вас ничего себе… Точно — шпик… Да, так вот, в этом самом пейотле есть какие-то особые наркотики и витамины, нам, белым, толком неизвестные, вот и хочется вознестись к дедушке…

— Это вы о боге?

— О ком же еще? В Мексике, говорят, даже религия родилась из-за этого самого…

— Пейотля.

— Ну, да, верно… Называется «чост данс релиджен», ничего, а?

— Часто пробовали пейотль?

— Один раз. Больше не буду.

— Почему?

— А после него мир маленьким кажется, жить скучно…

Квыбырахи едва заметно улыбнулся и продолжил:

— Вы знаете, что такое манито?

— Нет.

— Это нужно знать. Он, — Квыбырахи кивнул на Шиббла, — так и не понял, что это означает… Наверное, он думал о другом и не слушал, что я ему рассказал… Не поняв манито, нельзя надеяться на исцеление. Это незримая сила, которой подчинена жизнь каждого человека. У тебя свой манито, у него — другой, а у меня — третий. Сколько на свете людей, столько и манито…

— А — бог? — спросил Шиббл. — Бог один. И для всех.

— Так говорят отцы-иезуиты. Поэтому мы и прячемся от них в сельве, — ответил вождь. — Один не может принадлежать всем. Он не может иметь столько глаз, чтобы увидеть каждого на земле, как же он может помочь им? Манито может, потому что опекает каждого, у тебя — твой, у него — свой, а у меня — мой… Ну, а про скальп вы, белые, знаете, — улыбка его на этот раз была жесткой. — Вам кажется, что это срезанная кожа с черепа врага… Когда вы заставляли нас воевать, мы это делали… Но вы не знаете, отчего мы срезали скальп: ведь значительно легче отрезать голову и принести мне, вождю, чтобы доказать свою верность делу нашей свободы… Волосы человека хранят его высшую силу, вот почему нужен скальп. По волосам человека можно понять его судьбу, Канксерихи умеет это… Если она получит прядь ваших волос, особенно с макушки, она может помогать вам, даже когда вы вернетесь в царство вечно спешащих белых.

«Уж не сон ли все это? — подумал Штирлиц. — Середина века, атом, полеты через океан, а здесь, рядом с аэродромом, тридцать всего миль, живет индеец, настоящий, не опереточный, и тишина окрест, спокойствие и надежность, и неторопливый разговор, таинство бытия, у сокрытое в волосах…»

Канксерихи вошла с двумя плошками, наполненными серо-зеленоватой жидкостью, вытянула руки и, глядя на Штирлица, что-то негромко пропела.

— Она предлагает вам выбрать напиток, — пояснил вождь. — Чтобы вы не боялись, белые очень недоверчивы… один выпьет она, другой — вы, на ваше усмотрение…

Штирлиц взял с левой ладони женщины чалныгарбен[24] и медленно осушил плошку.

Женщина сразу же выпила содержимое своей чаши и опустилась на колени, не сводя круглых, пронзительно-черных глаз с лица Штирлица. Взяв большой веер, она обмахнула им несколько раз пол вокруг себя, потом положила в кожаный стаканчик несколько маленьких диковинного цвета и формы ракушек, две косточки неведомого животного (кости были очень старые, желтоватые, от частого употребления отполированные), гортанно — совсем другим, резким, очень высоким голосом — воскликнула что-то и бросила кости и ракушки прямо перед собой.

Начав раскачиваться над ними, — тело ее сделалось гибким, живот не мешал плавным, но при этом стремительным движениям — она быстро шептала что-то, одно ей понятное, и Штирлиц заметил, как на лбу у нее начали выступать крупные капли пота; он даже чувствовал» как они солоны и невесомы, удивлялся тому, что никогда раньше не замечал, как много перламутрового, какого-то таинственного, глубинного высверка сокрыто в них, и вдруг ощутил, что тело его сделалось очень легким: толкнись кончиками пальцев в земляной, влажно-теплый пол хижины — и сразу же поднимешься над землей.

Женщина отбросила свое тело назад, чуть не коснувшись затылком пяток, взяла другое опахало, поменьше, легко, по-девичьи вскочила, обмела пол вокруг Штирлица, вернулась на свое место и снова начала раскачиваться, словно набирая силы для того, чтобы откинуться, а потом так же резко переломиться в стремительном поклоне, и начала выкрикивать визгливым голосом короткие, словно приказы, гортанные слова.

Внезапно замерла; пот теперь катился по ее липу, словно капли дождя; потом прокричала несколько фраз, которые показались Штирлицу бранными, и снова начала раскачиваться из стороны в сторону.

— Она сказала, — перевел вождь, — что в белом нет злого духа. По счастью, дурные силы не смогли войти в него. Поэтому его можно вылечить, хотя он болен после того, как в него попало семь стрел врагов…

«Из меня вытащили семь пуль», — как-то отстраненно подумал Штирлиц; мысли тоже сделались легкими, существуя как бы отдельно от тела.

Женщина выбросила кости и ракушки еще раз, поклонилась им — очень быстро, рьяно даже — раз пятнадцать; пот капал на ракушки, разбиваясь на крошечные капельки, Штирлиц видел это отчетливо, несколько даже замедленно, в очень яркой, совершенно четкой цветовой гамме.

Она снова быстро заговорила, продолжая кланяться ракушкам:

— У белого человека болит нога, потому что одна из стрел его врагов задела главный ствол тела, но это сейчас пройдет, пусть только белый ляжет на живот, а руки забросит за голову.

Штирлиц быстро лег, удивившись тому, что обычной боли при резком движении не было сейчас. «Это из-за зелья», — решил он, словно бы думая о другом человеке, лежавшем на земляном полу, влажном, таившем в себе такие же влажные пряные запахи, особенно ощутимы были мята и шалфей.

Он почувствовал, как женщина задрала его легкий френч из тропикаля, прижалась к его спине — именно к тому месту, где пронзало болью, — своим мокрым от пота лицом, и вдруг он ощутил рвущий, быстрый и глубокий укол; в голове зазвенело, казалось, что череп медленно раскалывается, разлетаясь по хижине желто-красными осклизлыми кусками.

На какое-то мгновение он, видимо, потерял сознание, потому что, когда снова открыл глаза, женщина уже стояла на коленях рядом с ним; в зубах у нее была зажата острая деревянная палочка, такая же, но еще короче, валялась рядом — со следами крови. «Она меня ею колола», — сонно подумал Штирлиц. Ему мучительно хотелось спать, потому что той постоянной боли, которая мучила его последние полтора года, не было более в спине. «А вдруг у меня отнялись ноги? — подумал он. — Она же говорила про главный ствол тела, а это позвоночник; она колола меня этой деревянной иглой в позвоночник. Зачем я придумал поход к курандейро? С болью можно жить, все люди несут в себе боль, одни меньше, другие больше, а вот если я не смогу ходить, тогда надо пускать пулю в лоб». Он испуганно пошевелил пальцами ног — слушались. Тогда он, замерев от страха, приказал себе поднять ноги — поднялись.

Канксерихи приблизила к его голове свое мокрое лицо. «Какие у нее громадные глаза, и совсем нет зрачков, она же ничего не видит: словно сомнамбула». Женщина нащупала его левое ухо, потянула к себе голову, и снова острая боль в мочке пронзила голову, но так было одно лишь мгновение, потом он ощутил, как от головы — вниз, по позвоночнику — стало растекаться волнообразное тепло.

Видимо, иголка осталась в мочке, потому что женщина стала кричать что-то требовательное, не отрывая взгляда от лица Штирлица.

— Она говорит, — услышал он далекий голос вождя, — что сейчас то зло, которое принесли в его тело стрелы врагов, будет выходить и он начнет ощущать в себе силу, которая из него ушла с кровью… Силы вернутся в его тело, потому что она открыла им путь через мочку уха, ту самую точку, которая управляет его мужской силой охотника. Только не засыпай, не закрывай глаза, ты должен чувствовать тепло! Скажи ей, ты чувствуешь тепло? Ты чувствуешь?! Тогда повтори — «ва-азза-йыр»!

— Вазаыр, — повторил Штирлиц машинально, — чувствую.

— Ты плохо сказал. Повтори: «ва-азза-йыр»!

— Ва-азза-йыр!

— Громче! Говори громче!

— Ва-азза-йыр!

— Вот теперь хорошо… Она спрашивает, ты ощущаешь тепло? Или тебе только кажется?

— Нет… Я чувствую тепло… Только оно идет по левой части тела, а у меня ведь болит и справа…

Вождь перевел, Канксерихи что-то грубо закричала. Штирлицу казалось, что она кричит на него, словно он ее обидел. Потом она прижалась мокрыми губами к шее, где-то около правого уха, ему показалось, что она высасывает из него кровь, испугался. Женщина снова откинулась и начала выплевывать на пол кусочки дерева, маленького кузнечика (какие странные, перепончатые у него крылья), лапку какого-то маленького зверька, и последнее, что он увидел, был кусок металла, по форме напоминавший автоматную пулю.

Потом он ничего не видел, потому что тепло пошло в голову и по всей правой половине тела, но он услыхал тихие слова вождя, обращенные к Шибблу: