готовила для ресторанной толпы, а не для отдельно взятой семьи, особенно той, где отсутствовал важный человек.
— Можем поделиться с соседями, — предложила ты.
— Ни за что! — заявила Амелия. — Пусть покупают.
— Мы же не пекарня, — заметила я.
— А почему бы и нет? Это мог бы быть овощной ларек в конце улицы. Мы с Уиллоу могли бы сделать огромный знак, который говорил бы «Сладости Шарлотты», а ты могла бы заворачивать все в пищевую пленку…
— Мы можем украсить коробку из-под обуви, — сказала ты, — прорезать сверху щелку для денег и установить цену в десять долларов.
— Десять долларов?! — воскликнула Амелия. — Попробуй бакс, голова садовая!
— Мам! Она назвала меня садовой…
Я представила себе побеленные стены, стеклянную витрину, столики из кованого железа с мраморными столешницами. Ряды фисташковых маффинов в фабричной печке, меренги, которые таяли во рту, островок кассира, похожий на крыло ангела.
— «Силлабаб», — прервала я их, и вы обе повернулись ко мне. — Вот какое должно быть название на вывеске.
Той ночью, к тому времени, как Шон пришел домой, я уже спала, а исчез он, не успела я проснуться. Я узнавала о его присутствии лишь по использованной кружке, которая одиноко стояла в раковине.
В моем желудке все сжалось, и я притворилась, что это от голода, а не от сожаления. На кухне я сделала себе тост и достала ослепительно-белый фильтр для кофемашины.
Когда мы с Шоном только поженились, он делал для меня кофе каждое утро. Сам он кофе не пил, но рано вставал на смену и программировал кофемашину «Крупс», чтобы меня ждала свежая порция кофе к возвращению из душа. Я спускалась на первый этаж и видела ожидавшую меня кружку с двумя ложечками сахара. Иногда прилагалась записка: «Увидимся позже» или «Я уже скучаю».
Сегодня кухня была пустой, кофемашина тихой и покинутой.
Я отмерила воды и зерен, нажала на кнопку, позволяя жидкости заструиться в кофейник. Дотянулась до кружки в шкафчике, но передумала и взяла ту, что оставил в раковине Шон. Вымыла ее и налила себе кофе. Слишком крепкий, горький вкус. Касались ли губы Шона кружки в том же месте, что и мои?
Я всегда с сомнением относилась к женщинам, которые описывали разрушение своего брака как нечто, что случилось за одну ночь. «Разве могли вы не знать? — думала я. — Как могли пропустить все эти сигналы?» Давайте я расскажу: вы были так заняты тем, что разжигали костер перед собой, и не замечали за спиной огненного зарева. Я не смогла вспомнить, когда мы с Шоном в последний раз смеялись над чем-то вместе. Не могу вспомнить, когда подходила к нему и целовала. Я так сильно стремилась защитить тебя, что сама стала уязвимой.
Иногда вы с Амелией играли в настольные игры, а когда бросали кубики, они застревали между диванными подушками или падали на пол. «Перебрось», — говорила ты; как же легко было попытаться еще раз. Вот чего я хотела: перебросить кости. Но если быть честной с собой, я бы не знала, с чего мне начать.
Я вылила кофе в раковину, глядя, как жидкость убегает в сток.
Я не нуждалась в кофеине. И не нуждалась в том, чтобы мне приносили кофе по утрам. Уйдя с кухни, я взяла пиджак (Шона, с его ароматом) и направилась за газетой.
Зеленый ящик, в котором хранилась местная пресса, пустовал. Должно быть, Шон забрал газеты, направляясь туда, куда направлялся. Рассердившись, я повернулась и заметила тачку с выпечкой, которую мы поставили в конце подъезда.
Она оказалась пустой, за исключением обувной коробки, которую Амелия переделала в своеобразную кассу для поощрений, и картонного знака, который вы нарисовали блестками, — «СИЛЛАБАБ».
Я схватила коробку и побежала в дом, в вашу спальню.
— Девочки! — выкрикнула я. — Смотрите!
Вы обе перевернулись набок, все еще окутанные сном.
— Боже! — простонала Амелия, глядя на часы.
Я села на твою постель и открыла обувную коробку.
— Откуда у тебя все эти деньги? — спросила ты, и Амелия мгновенно села на кровати.
— Какие деньги? — спросила она.
— Это от нашей выпечки, — ответила я.
— Дайте мне. — Амелия схватила коробку и принялась раскладывать деньги по стопкам. Там были банкноты и монеты разного номинала. — Здесь почти сто долларов!
Ты перебралась со своей кровати на постель Амелии.
— Мы богаты, — сказала ты, зажала в кулаке доллары и бросила в воздух над головой.
— И что будем с ними делать? — спросила Амелия.
— Думаю, нам нужно купить обезьянку, — сказала ты.
— Обезьяны стоят больше ста долларов, — нахмурилась Амелия. — Думаю, нам стоит купить телевизор в спальню.
А я подумала о том, чтобы заплатить кредит по «Мастеркард», но сомневалась, что вы согласитесь.
— У нас уже есть телик внизу, — сказала ты.
— Но нам не нужна глупая мартышка!
— Девочки, — перебила их я, — есть только один способ получить то, что мы все хотим. Мы сделаем еще выпечки, чтобы заработать больше. — Я взглянула на каждую из вас по очереди. — Ну и?.. Чего же мы ждем?
Вы с Амелией помчались в смежную ванную, я услышала, как заструилась вода, как вы принялись методично чистить зубы. Я расправила твою простыню и заправила одеялом. На кровати Амелии сделала то же самое, но на этот раз, когда я расправляла стеганое одеяло под матрасом, мои пальцы коснулись дюжины оберток от конфет, пластикового пакета от буханки хлеба, пачки крошащихся крекеров. «Подростки», — подумала я, бросая все в мусорную корзину.
Из ванной доносились ваши споры насчет того, кто оставил открытой зубную пасту. Я дотянулась до обувной коробки и подбросила в воздух еще несколько купюр и монет, прислушиваясь не к звону серебра, а к песне надежды.
Шон
Возможно, мне не стоило забирать газеты. Я думал об этом, сидя за столиком в забегаловке в двух городках от Бэнктона, обхватив ладонями стакан апельсинового сока в ожидании, когда мне по-быстрому пожарят яичницу. По крайней мере, именно это всегда делала по утрам Шарлотта: попивала кофе, изучая заголовки. Иногда она даже зачитывала письма к редактору, особенно те, которые явно написали чокнутые люди в одном шаге от конфликта вроде Руби-Ридж[10]. Когда я улизнул из дому в шесть утра и остановился, лишь чтобы взять газету, то понял, что это выведет ее из себя. И возможно, я нашел достаточный для себя предлог, чтобы уехать. Но теперь, развернув газету и глянув на передовицу, я сразу же понял, что стоило оставить ее на месте.
Прямо передо мной распахнулась история обо мне и моей семье.
МЕСТНЫЙ