лица:
— В прошлый раз на дороге ты меня не испугалась, а надо было!
О, господи! Картер! Это он!
Как только я узнаю голос, мои плечи опадают на подушке, и я затихаю. Но все еще шумно дышу, поэтому Райт не сразу отнимает руку, а только убедившись, что я не стану кричать.
Оперев ребро ладони над моей головой, сам не отодвигается и его яростное дыхание касается моих губ.
— Я видел вас с Лоуренсом! Какого черта он возле тебя ошивается, Холт? Ты не смеешь с ним быть, слышишь? Ни с кем не смеешь!
Глаза из темноты смотрят колкие и злые, несправедливо колючие. Слова звучат так, словно он имеет на меня право, но это не так. Я никому и ничего не должна — ни Нику, ни ему!
— Ты не можешь мне приказывать, Райт, — успокоившись, стараюсь ответить достаточно твердо. — Даже забравшись в мою спальню!
— Возможно. Но я могу кое-что похуже. Например, помочь бедолаге Кевину сломать ногу. Или руку. Или, не дай бог, его цыплячью шею. Я могу многое сделать, Трескунок, чтобы вернуть тебе память!
Это правда. Я видела его той ночью с Уолбергом, и поняла, что он куда опаснее Николаса. Но как он мог подумать, что я забыла?!
Глупый! Как будто у меня больше нет раны!
В горле тут же проворачивается ком, который появился там в один из осенних дней и вряд ли когда-нибудь исчезнет.
— Картер… — я хочу, чтобы он меня услышал. — Алекса не вернуть. Я бы все отдала, чтобы можно было прожить тот день заново и все исправить, но это невозможно. Я просто пытаюсь «быть», так что же ты хочешь от меня, не пойму?!
Райт не отвечает. В темноте видны лишь его очертания и блеск глаз, но голос вдруг звучит обжигающе-холодно, как будто ничего в этом мире не способно его согреть.
— Уезжай! К чертовой матери убирайся отсюда, Холт! Чтобы я никогда тебя не видел! Иначе я не дам тебе быть счастливой… с другим.
Слова сказаны, мы смотрим друг на друга, и горячее дыхание Картера продолжает ощущаться на моих губах.
Я замечаю ему шепотом, потому что не могу смолчать:
— Ты гонишь, но сам идешь за мной.
— Неправда.
— Правда. Ненавидишь, но почему тогда так крепко держишь, что делаешь мне больно?
— Нет.
— Да! Ранишь, не позволяя тебе помочь.
От холодного ветра, залетающего в комнату сквозь открытое окно, мурашки идут по телу, а вот для Райта, похоже, не существует времен года. Он в одних джинсах, на этот раз без куртки, и от его близости напрягаются соски и бесстыже торчат под тонкой майкой. Он отпускает мою руку, склоняется ниже, и они буквально вспыхивают огнем, коснувшись твердой, голой груди парня. Заставив его надо мной шумно втянуть воздух.
Теперь мне ничего не мешает — даже мысли. Меня просто тянет к нему, и я поднимаю ладонь на крепкое плечо. Осторожно крадусь пальцами выше — вдоль шеи к затылку, и зарываю их в короткие волосы. Другой рукой дотронувшись до прохладной щеки, приподнимаю голову и касаюсь своими губами твердых губ Картера — таких упрямых и злых. Пробую, как умею, поцеловать их, чтобы убить в нем то одиночество, которое превращает синий взгляд в лед.
— У тебя вкус океана. И губы сухие. Ты можешь ненавидеть меня, но, пожалуйста, никогда не исчезай…
Глава 39
Наши взгляды неразличимы, а дыхания сливаются в одно — так близко сейчас наши лица. Я убираю ладонь со щеки Картера, но едва успеваю договорить, как он сам целует меня. Расколов собственный лед, вдруг прижимается ко мне, жадно приникая ко рту — горячий и настоящий. Больше не грубый, а стремительный и сильный в своем желании. И в этой его силе я уже не чувствую злости. Сейчас в нем говорит что-то другое, что заставляет меня откликнуться и почувствовать его кожей. Отвечать ему проснувшейся нежностью в ладонях и губах…
Картер продолжает целовать меня, пока воздуха в нас совсем не остается, и мы не отрываемся друг от друга на шумный вдох…
Если это и помешательство, то оно только что накрыло нас двоих. Это было необыкновенно, я словно ушла с головой под воду, но то, что ощутила — обжигающий тело и сердце огонь Райта, пробившийся ко мне сквозь стылую темноту его одиночества, заволакивает взгляд слезами.
Права была Пилар, прикосновения Картера опасны, но ее слова ничто в сравнении с тем, что теперь я знаю — он может быть другим.
— Лена, скажи мне…
Торопливый звук шагов по коридору, поворот ключа в дверном замке… и близость внезапно исчезает.
— Лена?! Девочка моя, ты кричала?.. Что сучилось? С кем ты говоришь?!
Мама. С распущенными волосами, встревоженная, в персиковом пеньюаре и босиком. Она распахивает дверь и включает свет, остановившись на пороге моей спальни. Смотрит беспокойно по сторонам и на открытое окно. За мгновение до этого, еще в темноте, я замечаю скользящее движение Райта, и вот он уже стоит за дверью, в каких-то тридцати сантиметрах от мамы и смотрит на меня.
Я сажусь в постели и спускаю ноги на пол. Пробую улыбнуться — обычно маме улыбаться легко, но только не в этот раз. Мне вдруг становится ужасно неловко, а еще больше страшно. Ведь если мама войдет и увидит Картера в моей спальне, то скандала не миновать. Ее не успокоит ни одна моя отговорка, а Райт ничего объяснять не станет. Вмешается отчим, и тогда мистеру Джеральду придется разбираться с проникновением его сына в дом Холтов. И я боюсь даже думать, чем это может грозить Картеру!
Я сама вскакиваю с кровати, в чем была, в майке и бикини, и спешу к маме. Обнимаю ее, останавливая на пороге, пока она не вошла и не увидела моего гостя.
— Все хорошо, мама! Ни с кем. Извини, что напугала! Я репетировала сценку для концерта, мы с Кевином готовим небольшую импровизацию. В ней есть слова злодея, вот я и попробовала их повторить. Но больше не буду!
— А окно зачем открыла?
— Мне было душно.
— Странно. Ты же не любишь холод, и почему в темноте?
— Я ненадолго! Просто… не могла уснуть.
Мама внимательно смотрит на меня и вдруг проводит рукой по волосам. Целует в лоб, меняясь в лице; теперь оно у нее не тревожное, а грустное.
— Лена… Милый мой Трескунок. Не пытайся меня обмануть. Ты вновь вспоминала Алекса, да? Поэтому у тебя слезы на глазах?
Что? О,