— Нн-но, халера! Каб цябе вауки з’ели!
Телега медленно двинулась, вихляя всеми колесами. Дед присел на передок, а Северьянов с косой на плече пошел рядом. Сергей лежал лицом вниз и смотрел сквозь щели днища, как под ним медленно перемещается булыжная дорога — камень за камнем. Он и не подозревал, что обычная мостовая может быть такой разноцветной — сколько оттенков у серых, казалось бы, камней: и темно-сизый, и красноватый, и пестрый в крапинку… Он старался ни о чем не думать: ни о ноющей ране в левой ноге, ни о том, что любой немецкий патруль может остановить телегу, переворошить сено, найти его и тут же пристрелить. «А может быть, сразу и не пристрелят, начнут выяснять… — прикидывал он свое невеселое будущее. — Да потом все равно расстреляют. Раз прятались, значит, партизаны. Нет, уж лучше принять последний, но честный бой… А кто же Ирине передаст часы, стихи и фото? А кассету — в редакцию? Пленка, похоже, не промокла…»
— Слушай, Макар Осипович, — услышал он негромкий голос Северьянова. — Если немцы остановят, я сам буду с ними говорить. Но помни — мы с тобой родственники. Я твой зять. Муж твоей дочери.
— У мяне няма дачки…
— Есть. Ты только забыл, — усмехнулся майор. — И зовут ее Нюра. И живет она в Минске. А я приехал помочь тебе по хозяйству. Понял?
— Паменьш бы мне таких памочникау…
— Уж, какие есть, не обессудь. А траву я тебе помогу покосить. Целый воз привезешь. Ну, не горюй! Все будет как надо!
От его уверенного бодрого голоса и у Сергея на душе полегчало.
«А может, и вправду все обойдется?! Кому интересны мужики с телегой? У немцев сейчас своих забот хватает…»
И словно наперекор его мыслям, раздался лающий окрик:
— Хальт!
— Тпрру-у! Холера ясная! Каб цябе…
Дальше разговор пошел на немецком, и довольно бегло. О чем говорил майор с патрулем, Сергей так и не понял, но очень скоро телега двинулась снова.
— Ох и спрытна ж ты шпрехаешь, зяцёк! — изумился дед. — И дзе тольки навучыўся?
— Жизнь всему научит, — уклончиво отвечал Северьянов.
— Што ж ты им такога сказау, што яны нас прапусцили? — любопытствовал дед.
— Сказал, что я местный фольксдойче, а ты мой тесть и что война войной, а косить надо.
— Гэта ты правильна сказау, сынок. Вайна вайной, а касиць трэба.
Сергей разжал занемевшие пальцы на рукояти нагана. Похоже, этот майор выкрутиться из любой ситуации. Теперь в голове закружился новый хоровод тревог и опасений: «А если начнется заражение крови? Дергает-то как… А если гангрена начнется? Ногу отрежут. А кто резать-то будет? Где тут хирурга взять? А как с одной ногой жить? А как Ирина такого встретит? Нет, без ноги никак нельзя — жизнь кончится. Но ведь Северьянов вчера рану промыл, а сегодня йодом обработал — может, обойдется? Надо было бы подорожник положить. Да, обойдется! Конечно, же обойдется! — уверял себя Сергей. — Нельзя раскисать, нельзя падать духом».
Еще добрый час продолжалась это томительная поездка через город, пока наконец косари не выбрались на проселок и в щелях тележного днища не поплыла земля, прибитая колесами. Телега остановилась, грохот колес смолк, и Сергей вдруг услышал радостный гвалт лесных птиц. Они щебетали, щелкали, высвистывали на все лады и не вперебой друг дружку. И весь этот гомон после стольких дней пальбы и взрывов показался райским пением. Никакие звуки на земле не могли сравниться по радостной красоте с этой звенящей лесной какофонией. Потом Лобов услышал голоса своих спутников:
— Ну, давай покосим! — предлагал майор.
— Да не трэба. Ходьте хутчей до лесу, хлопцы! — не соглашался дед, торопясь, видимо, отделаться от незваных гостей.
— Нет, раз обещали покосить, значит, покосим! — упорствовал Северьянов. — Дай-ка мне косу — сто лет в руках не держал.
«Во дает! — удивился Лобов. — Тут немцев вокруг полно, а он косить вздумал».
Майор все-таки настоял на своем. Коса зашорхала по лесной траве, и под ее мерные мирные звуки Сергей вдруг уснул блаженным, почти мертвым сном. И будто бы они бегали с Ириной по этому лесу, и она была в том же самом красиво облегавшем и овевавшем ее платье, в котором он снимал ее в Уручье, и как будто бы они играли в прятки, и Сергей спрятался в копне сена, а она нашла его, разворошила и стала теребить: «Да вставай же! Надо идти!..»
— Вставай давай! Подъем! Надо идти! — тряс его майор.
Ирина померкла, собралась в точку и исчезла. Лобов с трудом перекинул ноги через борта телеги — майор и дед помогли ему встать на ноги.
— Ну, спасибо тебе, Макар Осипович! — обнял старика Северьянов. — Ты нас не просто выручил, ты нас просто спас!
— Ай, да што там! Вот вам торбочка на дорогу. Стара́я моя дала… Бульбы трохи да сала кавалок.
— А за это отдельное спасибо и тебе, и твоей старо́й! Спасибо, дед! Век тебя помнить буду, как отца родного!
— Кали што не так зробил — пробачьте! — усмехнулся дед и хлестнул кобылу. — Н-нно-о! Каб цябе Пярун забиу!
Сергей, опираясь одной рукой на плечо Северьянова, а другой на суковатую палку, заковылял в гущу сосняка — подальше хоть и от проселочной, но все же дороги. Не прошли они и ста шагов, как дед их догнал, оставив подводу на дороге.
— Хлопцы, вы трымайтесь вось таго кирунку! Вось туды, где дубы на горушке. А потом пойдете праз багно, праз болото по гати. И дойдете до вёски Параховня. Але в вёску не ходьте. Идите боком и тама снова гать и по той гати до хутора дойдете. На хуторе Франя живет, моя швагерка. Витанне от мяне передайте. Яна вас прыме!
— Спасибо, батя! Дай тебе Боже до ста лет дожить!
Часа два ушло на то, чтобы дотащиться до дубравы на пригорке. Под холмом уходила на восток еще одна проселочная дорога со следами недавней бомбежки. По обочинам чернели три сожженных грузовика и один автофургон. Два танка Т-34 и КВ сидели в болоте, уйдя в трясину почти по самые башни.
— Посиди отдохни… — усадил Сергея майор. — Пойду посмотрю — что там и как.
Северьянов спустился на дорогу и, оглядевшись по сторонам, пошел вдоль разбитой колонны. Из распахнутой дверцы ближайшего грузовика свисал на подножку обугленный шофер. Сквозь лопнувшую кожу белела черепная коробка. Северьянов с трудом отвел взгляд от ужасного зрелища. Он подошел к краю болота, куда вели гусеничные следы. Танки стояли с открытыми люками. По всей вероятности, экипажи загнали их туда, чтобы машины не достались немцам, — видно, кончилось горючее и на остатках газойля вломились в болото. А может, пытались увернуться от бомбежки да не рассчитали, что здесь трясина? Кто теперь скажет, что тут было и как?
Северьянов обошел перевернутый автофургон. Вокруг него были разбросаны самые невероятные вещи: коробки с нитками, расческами, пуговицами, пачки конвертов, связки подворотничков, шнурков, ремешков для часов и армейских петлиц… Все это было втоптано в грязь, раскидано по земле. По всей видимости, это была военторговская автолавка, накрытая близким взрывом бомбы. Поодаль от нее лежало тело продавщицы с закинутыми руками и задранной юбкой. Над ее спекшимися от крови волосами роились мухи. Осколок снес ей половину черепа. Северьянов прикрыл хозяйку всего этого добра куском обгоревшего брезента. Потом он заглянул в фургон — нет ли чего съестного или каких-либо лекарств? В мешанине товаров трудно было найти что-нибудь подходящее. В углу торчком стояла штука полусуконного отреза желтого цвета. Вот ее-то майор и достал — вполне пригодится на подстилку и на перевязки. Еще подобрал набор иголок, алюминиевую кружку, консервный нож и пару коробок с зубным порошком «Мятный».