— Ну вот, а я к вам, по-соседски. Давайте знакомиться. Павел Свияжский, совхозный врач. Без меня в совхозе так же нельзя, как и без агронома. Ставлю больных на ноги, слабых ободряю духовно. Родом из матушки-Москвы. К начальству наладились? Идемте вместе, чтобы не заблудились. Тайга. Кругом тайга. Так, кажется, в песне?
Оказывается, доктор с женой в том же доме, в другой половине.
Был Свияжский весел, ироничен, с ним легко и просто, тем более, что тем для разговоров бездна: Сергей все сразу хотел знать.
— Вот и совхозный штаб, — доктор показал на дом, назвать который будничным словом «контора» язык не поворачивался. — Начальник совхоза назвал сие строение благородным, хотя и нерусским словом «Дирекция». Привилось.
Они вошли. Внутри было светло, свет исходил не только из широких окон, но и от желтых бревенчатых стен. Кабинеты удивляли размерами, половиками, теплым духом истопленных печей. Директорская приемная впечатляла: дверь в кабинет двойная, она была открыта. За столом сидел директор, от его стола протягивался второй, почти к дверям. Для заседаний.
Игорь Михайлович Добротворский оказался полным, хорошо одетым интеллигентом, было ему лет сорок, улыбка красила его лицо. Он вышел из-за стола, пожал руку Сергею, доктору и извинился перед посетителем, который тут же вышел. А Добротворский сказал агроному:
— Вы моложе, чем я представлял вас. Утомились в дороге? Такая даль, а у вас маленькие. Ну, все позади, благодарение судьбе. С чего начнем? Одну минутку. Вы посидите с доктором, я выйду, распоряжусь, чтобы не забыть.
Говорил он быстро, движения его были тоже быстрыми, но взгляд глубокий, запоминающийся, видимо, умница, схватывающий все с ходу.
— Ну-с, что там у вас? Направление. О, подписано самим генералом Комаровым! Понимаю: другая чья-то подпись не производит впечатления на начальников приисковых управлений, так? А генералу не откажешь. Наконец-то прекратится карусель со специалистами! В это я верю. Здесь вам понравится. Дел невпроворот, и все интересные, к ним с шаблоном не подступишься. Ну, вы понимаете. Скажем, расширение полей. Где? Как? Способы? Выбор? Ведь вокруг совхоза океан тайги, болот, рек, островов, сама матушка-Тауй, река с девичьим нравом, не подступишься! Впрочем, оставим деловые разговоры на завтра, идемте ко мне, посидим, потолкуем. Как вы, доктор?
— А почему и нет? Только позвоню супруге, чтобы не искала, если что. Мнительный человек. Ружье спрятала от меня, боится, что уйду в лес и заблужусь…
— Пусть наведается к своей соседке, поговорит — расскажет.
Вскоре выяснилось, что Добротворский закончил биофак Ленинградского университета, работал в лаборатории селекции, не думал о должности администратора, тем более в такое время… Но обстоятельства.
— Декабрь тридцать четвертого? — спросил Морозов.
— Да, конечно. Мы не знали, кого завтра… И один выход: подальше уехать, что я и сделал. Врата ада принимали, к счастью, не только грешников. Так, по вольному найму… Немного поработал в Новосибирске, потом во Владивостоке на академической биостанции. Предложили сюда, согласился, хотя долго боялся всего этого, что называют лагерями. Работается интересно, но не все удается. Конечно, очень жаль заключенных женщин, стараюсь смягчать режим. За мое время сменили два начальника лагеря, теперь третий, кажется, без этого самого… Помягче. У нас с капитаном Сергеевым согласие.
— Сколько же народу в зонах? — спросил Морозов.
— Почти тысяча. Мужчин мало, всего сто сорок. Правда, вольнонаемных стало больше, оседают после лагеря. Это механизаторы, конюхи, ездовые, плотники. Одна беда — ежегодные терзания из Магадана: здоровых — на прииски, взамен — этап из больничных бараков. Павлу Свияжскому работы прибавляют. Этапы, этапы, их боятся, как мора. Острая нехватка работников для теплиц и парников. Тут слабина.
— Знакомая ситуация, — сказал Сергей. — В Сусумане — то же.
Поклонение золотому тельцу.
После обеда доктор заспешил. У него часы приема в лагере и в поселке. Директор и агроном пошли на ремонтную базу — силовой узел совхоза.
Возвратился Морозов уже потемну. Из труб их дома шел дым. Пахло оладьями, мясом. Конечно, Оля готовит ужин. Сказала из кухни:
— А ко мне гостья приходила, приятная молодая дама. Жена соседа, доктора, передала твое всегдашнее «задерживаюсь». Мы с ней разговорились, кажется, у меня нашлась подруга. Очарована девочками.
— Своих не завели?
— Нет. Что-то там… Я не расспрашивала. Ты будешь ужинать?
— Да, хотя пообедал плотно. Знаешь, здесь не те люди, которые добивают в забоях заключенных. Здесь милосерднее. Нечто вроде поселения свободных земледельцев. Директор приказал обзавестись коровой, поросенком, птицей. Как на это смотришь?
— Ну, коров я боюсь. А вообще, хозяйство надо. За домом огород в бурьяне, мы его подымем, конечно. Свое — оно и есть свое.
Сергей принес от директора карту совхозных угодий. Развернули ее во весь стол, рассматривали. Удивляла разбросанность: пять отделений вдоль реки на полусотню километров! И пашни, и сенокосы на все сто. И никаких дорог, только на лошадях или тракторах. Везде дремучий лес, еще не затоптанный, семь речек — притоков Тауйя. Словом, громадный край, где огороды выглядят окошечками. Почему-то верилось, что в окружении нетронутой природы и люди должны быть добрыми и отзывчивыми. И работящими, конечно. Уже одно обстоятельство — три отделения лагеря не имели охраны — говорило о мягком режиме для заключенных, три управляющих отделениями — или заключенные, или бывшие, один из них — крупный в прошлом агроном. Только в самом Талоне и в Балаганном на берегу моря были зоны, вохровцы, разводы и все прочие прелести. Никто никуда не бежал, работали спокойно, как бы для себя. Значит, хорошо работали, с интересом.
План, который был составлен Табышевым для совхоза, предусматривал создание в этом месте крупнейшего хозяйства, производителя картошки, она здесь хорошо родилась. Требовалось найти и распахать много новины, строить парники, теплицы и хранилища для овощей и семян картошки. Для удобрения целинной пахоты требовалось много навоза. Значит, нужны коровы, скотные дворы, сенокосные угодья, которые еще надо разыскать и как-то облагородить. И все это скорей, скорей!..
Подступило и как-то незаметно пришло время паводков, реки поднялись, дороги испортились, но май все поправил, и тогда Сергей задумал первую поездку вверх по Тауйю, где находилось отделение с самыми высокими урожаями картофеля.
От моря долину реки отделяла гряда сопок, покрытых лесом. От них до побережья насчитывали двадцать километров. Это поднятое пространство гасило морские ветры, и в долине Тауйя было сравнительно тепло. А к северу, откуда текли три притока Тауйя, уходила огромная болотная хлябь с озерами, протоками и лесными островами — абсолютно непроходимое место. Летом здесь было птичье царство, именно здесь оседали весной перелетные птицы. Сообщества уток, гусей, красавцев-лебедей испокон веку выводили здесь потомство. А за этими топями, за сотню километров от Тауйя, по всему горизонту — горный кряж с холодно сияющим фирновым снегом на вершинах. Морозов смотрел на это жуткое видение и вспоминал приисковые лагеря, разбросанные за этими горами. По ту сторону хребта и сейчас в забоях Бутугычага, Усть-Омчуга, Мадауна, Нелькобы, Теньки копошились, как муравьи, лагерные и каторжные бригады, которых в последнее время пополняли десятки тысяч советских солдат и офицеров, имевших несчастье попасть к немцам в плен.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});