генералов и занять там приличное место как представитель русского народа. И вот для этой-то чести, ради этого высокого чина наш герой не усомнился пожертвовать своей совестью…
Он достигает своей цели; он принимает поздравления и адресы и участвует на совещаниях о всемирной революции. Он усиливает свою пропаганду и ещё пуще принимает тон пророка и окончательно отождествляет себя с русским народом; он вступает в переговоры с представителями других держав и, великодушный потентант, готов поступиться своими владениями и соглашается решить судьбу некоторых провинций…»[20]
Последняя пощечина оказалась пророческой. Пройдет всего полгода и А. Герцен окончательно уничтожит себя в глазах русского общественного мнения безоговорочной поддержкой польских мятежников, которых он будет подстрекать убивать «гадких русских солдат». И напротив, Катков выступит во всем величии своей роли «Кузьмы Минина» русского слова и русской мысли.
«Новый Минин» во всеоружии слова
Идея русского единства, недопущение ни малейшего сепаратизма, — это именно тот принцип, защита которого вознесла Каткова на политический олимп в эпоху польского восстания 1863 года. Отторжение Польши казалось тогда неизбежным, самые смелые государственники надеялись лишь, что удастся удержать в составе России Белоруссию, Украину и Литву, но и на это надежды было мало — всюду сновали шайки инсургентов и терроризировали русских крестьян, а пораженной параличом либерального реформизма власти нечего было противопоставить польскому национализму и горделивому духу цивилизационного превосходства. Тогда-то и создалась в русском обществе страстная проповедь редактора «Московских ведомостей», нашедшая немедленный отклик не только в высоких кабинетах, не только в умах образованной патриотической Москвы, но и в сердце простого московского народа.
«Поляки, вон, десять губерний оттягать хотят, а с чужих краев к ним идет подмога великая!.. Верно слово!.. Всё как есть в газетах пропечатано! А мы-то что?.. Не то мало у нас народу? Пускай Государь слово скажет, прочтут по церквам, так вся Москва подымется, а куда Москва — туда и весь народ», — вспоминал тогдашние народные толки участник подавления мятежа князь Н. Имеретинский и связывал это «в газетах пропечатано» именно с «Московскими ведомостями».
11 января 1863 года на всей территории Царства Польского и Западного края мятежники атакуют русские гарнизоны. Начинается террор — русских солдат и жен офицеров убивают из-за угла, верных подданных русского императора вешают специальные «жандармы-вешатели» во главе банд которых стоят католические ксендзы. Местные власти, во главе с главным либералом тогдашней России великим князем Константином Николаевичем, беспомощно смотрят на то, как контроль ускользает из их рук и уговаривают Санкт-Петербург лишь об одном — не применять репрессий. Тем временем западные державы видят, что наступил удобный повод добить Россию, униженную Парижским миром 1856 года. Они требуют признать повстанцев воюющей стороной, начать переговоры, созвать международную конференцию по польскому вопросу. Повстанцы же требуют восстановления Польши в границах 1772 года.
Катков так описывал это время позднéе: «Живо вспоминаются нам события того времени: как русским солдатам плевали в лицо, как их изменнически перерезали, как русской женщине нельзя было показаться на улице в Вильне, не опасаясь быть оскорбленной; как наша администрация давала дурачить себя и плясала либеральный канкан под дудку то белых, то красных вожаков „польской справы“, как сами русские власти помогали этим вожакам набирать и дисциплинировать армию, и как напирала на нас европейская интрига, и как, наконец, наше оскорбленное народное чувство, воспрянув, расправилось и с европейской интригой и с польским мятежом».
Но пока русская «свободная печать» по польскому вопросу молчит. Нигилисты по рукам и ногам повязаны польской интригой и играют роль пятой колонны внутри страны. Славянофилы говорят что-то невнятное, пишут о борьбе великих культур, намекая на то, что «у поляков своя правда». И здесь-то и раскрывается все величие фигуры Каткова — он один, оказывается, имеет ясные принципы и готов без всяких компромиссов проводить их в жизнь.
Идеология Каткова проста — последовательный русский имперский национализм. Польша — часть России, на её территории должны без изъятия действовать все русские законы. Мятежники должны быть жёстко разгромлены. Русское (великороссы, малороссы, белорусы) население должно быть освобождено из-под национального гнета польских помещиков и должен быть осуществлен передел земли в пользу русских. В культуре необходима политика последовательной русификации и призыва на Запад чиновников из русских губерний. Всякие международные претензии на суверенную территорию России должны быть жестко отвергнуты, причем не надо бояться и войны.
Каждый день «Московские Ведомости» рассказывали о новых зверствах поляков, сдирая с мятежа всякий романтический ореол. Каждый день М. Катков писал передовицу за передовицей, посвященные не только мятежникам, но и критике пассивности властей Царства Польского и Западного края. Каждый день Катков разъяснял: если поляк может любить свою родину, то и русскому позволено любить свою; если поляк хочет за свою Речь Посполиту убивать русских, то значит русский, за Российскую Империю, должен утопить в крови поляков.
«Статочное ли дело, чтоб из двух соединенных народностей одна, и именно завоеванная, пользовалась большими льготами, чем другая, и именно главная и господствующая? <…> Возможное ли дело, чтобы льготы давались побежденным в ущерб победителям? Народ, утративший свою свободу, потому что не умел ею пользоваться, получит преимущество перед народом, который с беспримерным самопожертвованием понес все тягости для утверждения своего государственного единства, который в своей истории ни разу не пошатнулся и всё, чем пользуется, купил не браками, как Австрия, а кровью и пóтом. Народ, который с Божьего помощью одолел всех своих врагов, должен стать подножием своему побежденному сопернику…»
Михаил Катков посвящал газете весь день. Это был действительно настоящий фанатик. Днем проводил встречи, хлопотал о делах, давал указания о статьях, ночью, плохо видящий, диктовал свои знаменитые передовицы. Отсюда совершенно особая интонация катковских текстов — когда закрываешь книгу, создается впечатление, что прервался долгий, взволнованный монолог, паузы между частями которого достаточно произвольны. В конце большинства статей так и ждешь пометки: «продолжение следует» и часто она там действительно стояла. За 24 года передовиц набралось на 25 томов посмертного издания. В передовицах он говорил обо всём: внутренней, внешней и национальной политике; религии, культуре, идеологии; финансах, тарифах, железных дорогах.
Катков был блестящим мастером и аналитического обзора, и политической проповеди, и хлесткого злого фельетона, как, например, статья «Совпадение интересов украинофилов с польскими интересами» (о затевавшемся «украинском» движении) или убийственная характеристика М. Бакунина — «Кто наши революционеры». Будучи блестящим филологом, он владел словом как никто до и после среди русских публицистов.
В 1863 году самоотдача Каткова быстро принесла плоды. Началось, по сути, национальное восстание русских против собственного отупения, трусости и нигилизма. Простые рабочие отслужили панихиду в московских