будешь инженером и машинистом не будешь, — говорил Урбану Тансык. — Трусливому всаднику не дают горячего коня, тебе не дадут машину!
От Урбана Тансык бежал к Исатаю. Старик понимал его и советовал:
— А ты поди и скажи, что разорвешь гору.
— Меня не послушают. Будь я инженером, бригадиром, не спросил бы. Ах — и все!
Тансык бегал к Елкину, уговаривал.
— Что тебя волнует? — удивился инженер.
— Хорошо! Сильно! Сразу! Ты много рвал, тебе все равно.
— Увидишь и ты, еще надоест рвать.
Но Тансык, почуявший в себе силу, подглядевший ее у других, не хотел ждать: он хотел сразу быть великаном.
Елкин убеждал бригадира:
— Подумай, и ты откажешься от такого риска. Вот уж никак не предполагал, что в тебе сидит тот же бес, что и в моем помощнике. — Он говорил про Дедова. — Из него дьявол перескочил в тебя.
— Подумаю и все равно не откажусь, разорву, — говорил бригадир.
— А если неудачно?
— Удачно разорву.
— Я люблю наверняка, а тут этого «наверняка» не вижу.
— Я вижу.
Елкин помялся, пожевал губами и сказал:
— Ладно. Я присоединяюсь. Будьте осторожны, внимательны: провал дорого обойдется и государству и нам.
Под утес начали пробивать штольню. Бригадир не отходил от него. Он, как часовщик, проверял каждое движение. Тансык лоснился радостью, подзуживал Урбана:
— Вот и Плешивого бригадир перетянул.
Компрессор чистили, смазывали больше, чем всегда, холили, ласкали. Он гудел точнее домбры у лучшего акына.
Дедов злился, пророчил неудачу, поносил бригадира:
— Выскочка. Ему бы копать могилы, канавы.
Ворчал на Елкина:
— Малодушие, слабость! Уступить бригадиру… Отвечать мы будем, мы! Бригадир соберет лохмотья и даст тягу.
Дедову не везло. На этот раз он был уверен, что Елкин возьмет свое, как всегда, и поддержал его, чтобы не повесить себе на шею еще один несбыточный проект, хоть однажды оказаться правым. И вдруг несбыточное делается. Он опять просчитался и ругал себя, что отступил от правила — быть смелым. Его предложения были не так плохи, единственное, что губило их, — смелость и дороговизна. Если б не экономили, многие из его предложений были бы приняты. Он плохо понимал задачу времени — беречь деньги — и потому не находил сторонников.
Пробили штольню, зарядили ее шестью тоннами аммонала, к аммоналу протянули электропровод и штольню закупорили.
Ущелье молчало. Люди стояли на каменной гряде. Елкин кривил губы. Дедов с ехидцей поглядывал на бригадира и ворчал:
— Желаю успеха, готов поздравлять, радоваться готов.
Бригадир покуривал, переминался: в последний момент у него появилось беспокойство — выйдет ли?
Из ущелья поднялся рабочий.
— Можно, — сказал он.
Бригадир соединил провода. Утес приподнялся, как шляпа, подхваченная ветром. Ущелье загудело. Дрогнула каменная стена под ногами у людей.
— Целеньким упадет! — взвизгнул Свернутый нос. — Целеньким!
Бригадир обернулся на него и сдвинул брови.
Исатай дернул Тансыка и выкрикнул:
— Я видел, все видел! Хорошо…
Утес опустился, треснул, начал разваливаться. Посыпались камни, красно-бурая пыль поднялась вихрем и полетела с ветром вдоль ущелья.
Бригадир побежал к утесу, за ним — все. Тансык оставил Исатая и запрыгал, точно горный козел.
— Разорвало! — крикнул он. — Весь разорвало! — и пустился в пляс вокруг компрессора.
Взрыв утеса для Тансыка был прыжком к новой земле, и мог ли он с меньшей радостью встретить его крушение?
Столпились у груды щебня. Бригадир спросил Елкина:
— Ну как? Камень не мелок, не крупен?
— Самый раз. Молодец, право, ты молодец!
Дедов шипел:
— Удачно. Не ждал, поверьте, не ждал. У нашего бригадира здоровое чутье.
Тансык оглядывался. Было похоже, что он находился на утесе и почему-то остался жив. Стоит, удивляется, не может понять, как могло случиться такое.
Взрыв удался, подбуривать пришлось совсем немного, получился большой выигрыш и в расходах и во времени.
Исатай рассказывал, что он все видел. Когда ударил гром, его глаза открылись на один миг, но успели уловить поднятый утес, насыпь по ущелью, машины, Тансыка и всех прочих.
Старику не верили. Он же клялся и потом сохранил убеждение, что видел все.
ПАРЕНЬ С БОЛЬШИМ ИМЕНЕМ
I. ПОСЛЕДНИЙ ГУДОК
Медленно уходит длинный весенний день, и так же медленно наступает вечер, точно они такие закадычные друзья, что даже на короткую майскую ночь не хотят разлучаться. Весною на севере России перед наступлением ночи бывают промежутки, когда над землей идут вместе и день и вечер, свет путается с тенями, теплынь с холодком, трудовой шум с тишиной отдохновения.
Дуванский чугунолитейный завод шумит затихающим шумом, из трубы валит дым, струя которого становится все меньше, тоньше, бледней. Скоро шум обратится в тишину, а дым растает в небесной синеве. Отгудят шаги рабочих по каменистым улицам, замолкнут голоса хозяек, полоскающих белье на пруду, отзвенят ведра водоносок, и будет ночь такая, как все: с перезвоном сторожей и лаем недремлющих собак.
Дым обратился в еле видимую, колеблемую ветром полоску, хозяйки пошли домой,