туда вызовет Эхо. Сидение здесь, конечно, ни к чему не приведет.
– Хорошо, – говорю я ей. – Но нас никто не должен заметить. Мы только убедимся, что с ней все в порядке, понятно? Мы не должны позволить никому увидеть нас. – Я беру блокнот, который лежит на тумбочке. – И мы все запишем, прежде чем идти, на всякий случай. Так чтобы у нас была запись об этом.
Мануэла кивает и тянется за блокнотом, но я вырываю страницу и протягиваю ей. Я не хочу, чтобы она прочитала что-то из предыдущей записи. Точнее, я не хочу, чтобы она читала записи о Марко и его милой улыбке, или мои мысли о том, каким должен был быть наш первый поцелуй.
– Тебе нужна другая футболка. В этой ты будешь бросаться в глаза, как луч света.
Мануэла смотрит вниз на белую футболку, выглядывающую из-под комбинезона. Я направляюсь к шкафу, чтобы достать для нее что-нибудь темное, но она хватает меня за руку.
– Может, завтра мы снова пойдем к Марко? Может быть, я смогу уговорить его прогуляться или что-то в этом роде, и тебе удастся с ним поговорить. – Она улыбается, и я понимаю, что так она говорит мне «спасибо».
– Ага, было бы здорово. Спасибо. А теперь пойдем посмотрим, как там твоя мама.
25
Мы ждем, пока не убедимся, что Виви ушла домой. Поэтому коротаем время за нелепыми тестами из журналов Мануэлы. Она рассказывает мне о своей поездке в Гуанахуато и обещает принести мне фотографию, чтобы добавить ее на мою «стену путешествий». Я рассказываю ей о маме и обо всех местах, которые мы планировали объехать, и даже открываю альбом, чтобы показать ей несколько фотографий.
Когда в доме становится тихо, мы на цыпочках спускаемся вниз, чтобы отключить сигнализацию. Мануэла умудряется по пути задевать каждую скрипучую половицу, как будто создавать шум – это ее суперспособность.
– Тише, – шиплю я, прижимая палец к губам. Она смотрит на меня так, будто это я топаю в тишине.
Потом мы оказываемся на улице, дышим пустыней, а ночное небо раскинулось над нами, как карта небес.
Мы катим велосипеды до конца подъездной дороги, затем я направляю фонарик на запад, в сторону шахт. Ночь гудит от электрических проводов, цикады «генерируют» постоянный ток звука. Иссушенные деревья выстроились вдоль дороги, их ветви превратились в темные веретенообразные руки. Хотя я знаю эту дорогу и эти деревья так же хорошо, как дорогу к маминому парку, я рада, что не одна. Темнота кажется слишком плотной. Дорога слишком пустой.
Позади себя слышу прерывистое дыхание Мануэлы. Ее велосипед скрипит. Грязь хрустит под шинами. Может быть, она тоже прислушивается к стуку своего сердца в груди. Мне кажется, я никогда не слышала, чтобы она так долго молчала.
Мы сбавляем скорость, когда приближаемся к повороту, обе вглядываемся в тонкий луч света, чтобы не пропустить. Я замечаю его первой, потом мы едем по ухабистой грунтовой дороге, замедляя темп, дабы не поскользнуться на скоплениях грязи и растений, которые изобилуют на этом неасфальтированном участке.
Тишина становится все глубже, когда мы приближаемся к шахтам. Дорога тянется, словно клубок распустившейся черной пряжи. Если бы я ее так хорошо не знала, я бы поклялась, что она становится все длиннее, пытаясь заставить нас вернуться туда, откуда пришли. В голову закрадываются сомнения, и я начинаю задаваться вопросом, не стоит ли нам повернуть назад. Зачем я снова это делаю?
Словно в ответ, рассасывающийся синяк под коленом начинает пульсировать в такт того, как я кручу педали. Что бы они там ни прятали, оно настолько зловещее, что для этого нужна вооруженная охрана. Плохо, что они держат весь город в неведении, крадя воспоминания. Если они поймают меня на этот раз, синяк и стертая память могут быть не единственными вещами, с которыми я покину это место.
– Мы пропустили? – спрашивает Мануэла. Она говорит слишком громко для тихой ночи.
– Я так не думаю. – Я прищуриваюсь в поисках огней, которые обозначают местонахождение парковки. Кажется, что мы едем уже целую вечность. – Может, нам стоит вернуться?
– Нет. Пока я не буду уверена, что с ней все в порядке. – Глаза Мануэлы ярко блестят в тусклом лунном свете. – Ты обещала.
Минуты тянутся бесконечно долго, и я уже чуть было снова не говорю ей, что мы должны вернуться. Но тут освещение на парковке рассекает ночь, и мы ускоряемся. Я не уверена, испытываю ли я облегчение или ужас.
В тускло освещенном дворе припарковано чуть меньше дюжины машин. Я сразу же узнаю автомобиль мэра. Сердце бешено колотится в груди.
– Иди за мной, – говорю я ей, хотя все внутри кричит мне бежать. – И не высовывайся, особенно пока мы на стоянке.
Мануэла кивает, чувствуя облегчение от того, что между ней и вооруженными людьми кто-то есть.
Мы оставляем наши велосипеды на краю парковки как раз за пределами освещения, отбрасываемого соседним трейлером. Я низко приседаю, пробираясь между машинами, стараясь оставаться в тени. Мануэла делает то же самое.
Как только мы минуем свет от парковки, перед нами простирается черная и огромная пустыня. Тени колючей груши и юкки виднеются в темноте. Что-то проносится по земле. Впереди виднеется вход в шахты. Откуда-то изнутри падает свет, но снаружи ничего нет: нет никаких людей, как Марко говорил в прошлый раз. Вместо этого фонари на столбах окружают пустынный участок к востоку от шахт. Кучи земли насыпями усеивают пустынный пейзаж. В ночи раздаются звуки скрежета и ворчания. Люди что, копают?
Я жестом велю Мануэле держаться