Торжественное шествие двигалось своим чередом. Завороженным зрителям довелось в одночасье увидеть столько всяких богатств, сколько при иных обстоятельствах они не узрели бы в течение всей своей жизни.
И при всем том перед ними была лишь только прелюдия! Люди поняли это, когда наконец показались повозки с личным имуществом покойного государя. Шестерка тщательно, в масть подобранных серебристых скакунов влекла золотую, в драгоценных каменьях, боевую колесницу. При жизни царь почти ею не пользовался. Четыре десятка рабов тащили модель царского корабля. Модель, нагруженная позолоченной мебелью, была слишком велика, чтобы плавать по Стиксу. Далее следовали блистающие роскошью гробы любимых наложниц. Их несли рабыни в одеяниях из прозрачной ткани, на ходу распевавшие погребальные песни.
И наконец выехал сам Его Величество царь Ибнизаб.
Великолепные носилки Ибнизаба погибли с ним вместе, разлетевшись в щепы при падении с каменного пандуса. Но даже если бы они уцелели, они все равно не могли бы вместить громадного саркофага. Новые носилки были раза в два больше прежних. Опорой им служили крепкие шесты, но и те заметно прогибались посередине, с трудом выдерживая колоссальную тяжесть. Носильщики были подобраны по росту, и в середине шли самые невысокие, но и те поневоле сутулились.
Ужас ситуации заключался еще и в том, что, согласно нерушимой традиции, нести монарха в последний путь должны были самые приближенные из вельмож. Понятно, что высшая знать была весьма далека от привычки к тяжелому труду. Так что вид у сановников, облаченных в скромные килты носильщиков, был попросту жалкий. Конечно, их хилые ряды были изрядно усилены могучими рабами, на чьи широкие плечи и лег основной вес. Только благодаря этому спотыкавшимся аристократам удавалось сохранять хоть какие-то остатки достоинства.
По счастью для них, толпа любопытных рассматривала в первую очередь не их самих, а саркофаг Ибнизаба. И воистину было на что посмотреть, ибо это было самое настоящее воплощение роскоши, сверкающий панцирь из платины и золота, поражавший не только весом и размерами, но и невероятно искусной отделкой. Он был так мастерски отполирован и так ярко горел на утреннем солнце, что мало кто мог долго смотреть на него, не отводя глаз. Кто пробовал, несколько суток потом, закрывая глаза, видел перед собой его сияющий призрак; ходили слухи, будто кое-кто и вовсе ослеп на месте. Все, узревшие саркофаг хоть краешком глаза, благоговейно ахали. Продвижение лучистого чуда по улице можно было проследить издалека, слушая волну восхищенного ропота. Так многовесельная галера оставляет после себя пенистый след на воде.
Оглушительная роскошь саркофага способствовала тому, что мало кто обращал внимание на босоногую юную женщину, шедшую непосредственно следом. Она была одета в тонкую простую рубашку, но на голове сияла дорогими каменьями царская диадема. Она шла с трудом: ее тянули к земле надетые на руки тяжелые золотые оковы. Тем не менее шаг девушки оставался решительным. Чуть склонив голову, она старалась не смотреть в сияние саркофага...
Рядом с ней шел мужчина, которому приходилось еще хуже, чем ей. Когда-то это был крепкий, сильный молодой парень, но его так изуродовали пытками, что он еле переставлял ноги, – и то больше благодаря двоим рабам, шагавшим справа и слева. Время от времени юная женщина придвигалась к нему и брала его бессильно повисшую руку в свою. Но он, казалось, ее присутствия и не замечал.
Любой из зрителей мог бы во всех подробностях объяснить, что девушка была не кто иная, как царевна Эфрит. Всем было известно: царевне предстояло понести наказание за государственную измену и вместе с нею должен был умереть ее помощник Арамас, бывший капитан дворцовой стражи. Все это знали, но особых чувств никто не испытывал. Ни ненависти, ни сочувствия. Настал судьбоносный день, день великих чудес, и двое несчастных были слишком малы и ничтожны, чтобы привлечь чье-то внимание.
Но даже если кто-то и удосуживался взглянуть на осужденных, все внимание и взгляды тотчас отвлекала та, что ехала следом за ними, – царица Нитокар. Она приветствовала абеддрахцев и своей рукой бросала с носилок в толпу медные и серебряные монеты. Царица была одета таким образом, чтобы наилучшим образом оттенить свои земные прелести. Ее траурный наряд состоял в основном из усеянных блестками черных лент, да глаза, в знак почтения к усопшему, были еще гуще обведены сурьмой. Она вовсе не выглядела подавленной горем, да и народ веселился вовсю, ловя на лету даруемые ею монеты. Носилки Нитокар были невелики и выстроены в расчете на скорость. Шестеро красавцев-рабов, шагавших особым парадным шагом, легко несли их на плечах.
Процессия длилась. На смену Нитокар появились младшие вельможи, лично возглавлявшие караваны с милодарами покойному царю. Шествие замыкала дополнительная стража. Эти воины двигались совсем не так, как передние. По окончании церемонии им предстояло вернуться назад живыми.
Многие отметили, что в траурном поезде почему-то не было видно ни Хораспеса, ни его слуги Нефрена. Официальное объяснение гласило, что пророк трудился в уединении, завершая могущественные заклятия, долженствовавшие оградить от посягательства и гробницу, и престолонаследников. В народе, однако, ходили упорные слухи, что пророк уже убыл в более богатый северный город. Великое дело, которому он посвятил свое пребывание в Абеддрахе, завершилось, и Хораспес якобы потерял к городу интерес.
Но и отсутствие главного советника не портило великолепного зрелища. Народ от души наслаждался чудом, которое двигалось по направлению к западным воротам. Эти ворота были не столь роскошны, как главные, но зато выходили прямо к некрополю. Они и служили в основном для похоронных процессий. Мало-помалу основное действо переместилось на огромную открытую площадь у края могильников. Народ, теснимый в разные стороны, полез на возвышенные места, чтобы хоть что-нибудь рассмотреть.
С возвышенностей, как и с городской стены, и толпа, и участники шествия казались ничтожными муравьями перед лицом величественной, подавлявшей размерами пирамиды. Людской водоворот у ее подножия казался мелкой лужей, обтекающей подошву громадного берегового утеса. Почти отвесные стены и в самом деле казались зловещими серыми скалами. Их гладкости противостоял лишь высокий, утопленный в камень портал. К нему-то и плыл сверкающий гроб Ибнизаба, плыл, как серебряный корабль в необозримом человеческом море.
Когда процессия приблизилась к усыпальнице, вокруг подножия протяжно заревели трубы. Потом изнутри пирамиды раздался стонущий скрежет металла и скрип лебедок. Колоссальные бронзовые створки дверей, каждая в локоть толщиной и сплошь покрытая фризами, изображавшими славу и благодать правления Ибнизаба, начали медленно открываться. В следующий раз им предстояло открыться не прежде, чем минует нынешняя Вечность и настанет День, Который Грядет.