Читать интересную книгу Новый Мир ( № 6 2009) - Новый Мир Новый Мир

Во Франции вообще сложилась парадоксальная ситуация: кельты, то бишь древние галлы, считались (и считаются до сих пор) предками французов.

И тот факт, что жители провинции Бретань, противники революционных идей и вообще презираемые ретрограды, тоже являются кельтами, не очень-то грел душу патриотам милой Франции: выходило, что бретонцы французам вроде как близкие родственники. Но самим бретонцам кельтомания очень даже пришлась по душе, так как их литература и культура, до того никем не замеченная, вдруг стала модной.

В начале XIXвека даже была создана организация, называемая Кельтской Академией. Целью Академии, как гласил ее манифест, было «воссоздать историю кельтов, отыскать памятники кельтской эпохи и исследовать, обсудить и объяснить», а также «изучить и опубликовать этимологии слов всех языков на основании кельтско-бретонского, валлийского и гаэльского». Последнее делалось с большим усердием и в основном за счет ложных этимологий. Так, один из, с позволения сказать, академиков, Ла Тур д’Овернь, в книге «Lesoriginesgauloises» («Происхождение галлов») возводит название Пиренеев к бретонскому слову per — «груша», а название Альп к бретонскому al — «другой» и pez — «конец». И так далее, в духе Тредиаковского. Члены Академии к тому же разделяли мнение, согласно которому бретонский являлся прародителем всех языков и достался людям аж от Адама и Евы (которые по национальности конечно же были древними кельтами, не иначе):

«Поскольку язык кельтов не был связан ни с одним из тех языков, которые были сильны во времена Цезаря, остается заключить, что если и остались какие-либо первозданные языки, которые были внушены Богом во время по­­строения Вавилонской башни, то кельтский или галльский есть один из этих языков, имеющий настолько же сильные доказательства своей древности, как и те другие языки, о которых мыговорили, и, следовательно, армориканский (то есть бретонский. — А. М. ) язык является одним из древнейших, насколько возможно рассуждать о древности, если можно доказать, что он тот же язык, что и галльский», — писал Пьер де Монуар, составитель бретонской грамматики, аж в XVIстолетии

Смех смехом, но миф о том, что кельты — древний народ, обладающий вековой мудростью, оказался весьма и весьма живучим. И современные кельтоманы порой выдумывают не менее ошеломляющие в своей нелепости гипотезы. Но вернемся к истории вопроса. Мода на кельтов, вспыхнувшая в XIXвеке, прошла, и кельтомания уступила место более скромной, но дотошной кельтологии — изучению языков и литературы кельтских народов. Но кельтология — удел научных работников и университетских преподавателей, результаты ее менее яркие и далеких от науки людей не впечатляют. Кельтам пришлось ждать своего часа до 60-х годов XX века, до того самого момента, когда поколение детей-цветов открыло для себя этническую музыку. Вот тут-то кельты с их богатым музыкальным наследием оказались востребованными как никогда. Баллады деревенских бабушек городские внуки перепевали на новый лад и собирали стадионы длинноволосых поклонников. Благодаря бретон­скому музыканту и энтузиасту Алану Стивелу кельтская арфа вновь зазвучала со сцены. Загадочные кельты перестали представляться в образе благородных дикарей или отсталых крестьян и, облачившись в рубахи безумных расцветок и брюки клеш, оказались впереди планеты всей. А потом с некоторым запозданием этническая волна докатилась и до России.

И теперь поколение детей тех, кто впервые проникся кельтами в конце 80-х, слушает кельтскую музыку, вешает на шею кулоны в виде трискеля или кельтского креста и конечно же фантазирует. Ведь всякий волен выдумывать своих кельтов и искать в них себя.

Белая богиня и черный кентавр

Влюбленные, безумцы и поэты

Сотворены из собственных фантазий:

Безумец видит демонов повсюду;

Влюбленный в ослеплении своем

Красу Елены зрит в цыганке смуглой;

Поэта взор, блуждая, переходит

С небес на землю и опять на небо.

         У. Шекспир, «Сон в летнюю ночь», V, 1 .

sub I /sub

Из всех английских поэтов XX века лишь двое решились создать собственный поэтический миф — Уильям Йейтс и Роберт Грейвз. Между прочим, оба они были ирландцами, и кельтский элемент играет первостепенную роль в их творчестве. Он обнаруживает себя в причудливости фантазии, в языческой страстности, граничащей с одержимостью: «Безумная Ирландия втравила тебя в поэзию», — сказал Оден о Йейтсе. Наверное, только безудержные ирландцы могли сотворить такое — возвысить свой личный поэтический принцип до масштаба универсального мифа.

Мифопоэтическая система Йейтса в основном изложена в его прозаических книгах «Per Amica Silentia Lunae» (1917) и «Видение» (1925), система Грейвза — в книге «Белая Богиня» (1946).

Главные понятия Йейтса — маска, Даймон и фазы лунных превращений, причем в первой книге 1917 года лунных фаз еще нет (они появляются только в «Видении»). Зато луна присутствует в самом названии этой книги: «Per Amica Silentia Lunae» — «При благосклонном молчании луны» (из Вергилия). В «Per Amica...» высказывается выношенное Йейтсом убеждение, что истинный поэт должен довериться своему Даймону (анти-Я) и создать маску , во всем противоположную себе самому. Суть «Видения» — книги, якобы наговоренной духами жене поэта во время сеансов автоматического письма, — в учении о лунных фазах души, движущейся по кругу от пассивной объективности к полной субъек­­тивности, достигая состояния Единства Бытия в фазе полнолуния. При этом нужно учесть, что поэтическая мифология Йейтса не исчерпывается этими двумя важнейшими книгами, но включает в себя представление о символической Розе, распятой на Кресте Времен (от розенкрейцерской доктрины, разделяемой Йейтсом), и учение о трансмутации души (следствие его алхимических увлечений). Эти идеи наиболее ярко представлены в его сборнике рассказов «Сокровенная Роза» ( «The Secret Rose» , 1895) и в лирике.

Концепция Грейвза в основе своей чрезвычайно проста. Он утверждает, что вся истинная поэзия есть не что иное, как обряд поклонения тройственной богине Луны (которую Грейвз называет Белой Богиней), правящей в небе, на земле и под землей. Доказательства этой концепции у Грейвза распадаются на две группы: во-первых, это разнообразные свидетельства существования культа Тройственной богини у народов Средиземноморья и Северной Европы, во-вторых, поэтические примеры, в которых явлены те или иные стороны Белой Богини.

И книга Йейтса «Видение», и «Белая Богиня» Грейвза были встречены холодом или насмешками критики. Один из друзей Йейтса даже грозился написать книгу под названием «Семь связок хвороста для сожжения великого еретика Йейтса». Грейвз в предисловии ко второму изданию «Белой Богини» сетовал, что ни один специалист-кельтолог так и не высказался ни за, ни против его доводов, видимо, ученые мужи просто не приняли их всерьез.

Тем не менее обе эти «сомнительные» книги выдержали испытание временем: их переиздают, их читают, их переводят на другие языки мира. Тысячи поклонников Йейтса и Грейвза с их помощью проникают в глубину творчества своих кумиров, в тайное тайных их воображения.

Между поэтическими кредо двух великих романтиков XX века существует отчетливая связь. Белая Богиня состоит в родстве, и даже не очень отдаленном, с Сокровенной Розой. В творчестве Йейтса сколько угодно «лунных» стихо­творений — например «Кот и Луна», прототипом которого был кот по кличке Миналуш, принадлежавший Изольде Мак-Брайд, дочери Мод Гонн.

sub Кот и Луна /sub

Луна в небесах ночных

Вращалась, словно волчок.

И поднял голову кот,

Сощурил желтый зрачок.

Глядит на луну в упор —

О, как луна хороша!

В холодных ее лучах

Дрожит кошачья душа,

Миналуш идет по траве

На гибких лапах своих.

Танцуй, Миналуш, танцуй —

Ведь ты сегодня жених!

Луна — невеста твоя,

На танец ее пригласи,

Быть может, она скучать

Устала на небеси.

Миналуш скользит по траве,

Где лунных пятен узор.

Луна идет на ущерб,

Завесив облаком взор.

Знает ли Миналуш,

Какое множество фаз,

И вспышек, и перемен

В ночных зрачках его глаз?

Миналуш крадется в траве,

Одинокой думой объят,

Возводя к неверной луне

Свой неверный взгляд [1] .

Лирика Йейтса расходится концентрическими кругами из единого центра, и этот центр — объект мистического поклонения, сродни Белой Богине. Поэтический язык Йейтса — тот самый магический язык, который, по словам Грейвза, «по сей день <...> остается языком истинной поэзии» [2] . Мы не будем здесь обсуждать, почему Грейвзу не нравился Йейтс [3] ; в отношениях между поэтами бывает много субъективного, и нередко случается «отталкивание по сходству». Родовое сходство между музами Йейтса и Грейвза очевидно. Цель этой статьи — рассмотреть, в какой степени совместимы их мифопоэтические конструкции и чему именно в системе Грейвза могут соответствовать такие ключевые образы Йейтса, как «антитетический человек», Даймон и, наконец, «Черный кентавр».