Он лежал, не ощущая тела, придавленный к ложу непонятной тяжестью. Или это было отчаянье, лишавшее воли? Он не хотел двигаться. Он слушал свою боль и ужасался своей слабости. Он медленно тонул в безнадежности.
"Как это может быть… почему? Что случилось? Почему ничего не происходит, почему боги не проснутся? Это же неправильно, это несправедливо! Разве я сделал что-то не так? Тогда почему земля не помогает мне, а высасывает меня? Или что-то в мире настолько изменилось? Но если законы больше не действуют, то почему же боги спят, как прежде?"
Он приподнялся. Осторожно встал, чтобы не потревожить Сэйдире.
"Но ведь так не может быть. Должно быть что-то еще. Иначе все бесполезно, и Жадный победил. И если не я, так другой король пойдет к нему с поклоном умолять о пощаде. Но я не пойду. Нет. Должен быть иной путь! Должен!!!"
Он стиснул кулаки. Ему казалось, что у него сейчас лопнут глаза от дикого напряжения. Лопнут, и кровь забрызгает белое лебединое платье Сэйдире.
"Да помоги же хоть кто-нибудь!"
Ему казалось, что он проваливается в глухую бездну. Бездну без отклика, бездну без надежды. Шепчущую множеством холодных голосов на грани сознания. Его охватил животный ужас небытия, он таял, распадался на части, и оставался от него только один огромный, отчаянный безмолвный крик о помощи. Чья-то рука возникла перед ним и открылась, и он вцепился в ладонь.
Бездна шептала — но ее голоса не вызывали этой тянущей тошноты, слабости и отчаяния. Да, Бездна была — но она утрачивала власть.
— Кто ты? — прошептал Ринтэ.
Ты выдержишь, — ответил бесплотный голос. — Если не будешь оглядываться назад. Ты не один.
— Что? Что это значит?
Ответа не было. Он вынырнул из бреда.
Но шепот Бездны уже не убивал его.
***
Вирранд Тианальт медленно и сосредоточенно точил меч. Это успокаивало.
Госпожа Асиль своей волей разрешила королевскому заложнику выбрать себе оружие. Тианальт хотел защищать Холмы. У Закатного холма поселили беженцев-Дневных из Королевской четверти, они могли знать его, Тианальта. И Асиль позволила ему идти. Потому, что это был повод отпустить его и сохранить хотя бы видимость верности мертвому мужу.
Она плакала у себя в покоях, кусала кулаки — и ничего не могла с собой поделать. Пусть идет. Пусть! Он умеет сражаться. Дневные будут повиноваться ему. Пусть идет!
Она не спросила Ринтэ — пусть гневается, пусть.
Вирранд Тианальт медленно точил меч. У него теперь было дело. Он знал, что сможет его выполнить. Он умел.
Когда он явился, вооруженный, в Узорный покой, государь Ринтэ Злой Язык уже был там, и был он бледен, но улыбался.
— Можешь не спрашивать. Я дозволяю.
Вирранд преклонил колено.
— Я бы стал твоим человеком, государь, — сказал он. — Но не могу. Но я могу дать клятву — я буду сражаться за Холмы так, как за свою землю.
Ринтэ кивнул.
— Я буду держать эту землю, пока смогу. Может, это поможет удержать и твою. Иди же.
Вирранд вышел. Оглянулся на пороге — Ринтэ улыбался. Вирранду показалось, что его лицо немного светится в полумраке.
"Каждый человек — ключ. У каждого своя дверь".
И пришла Мертвая волна с заката.
Тианальт не был похож на Эринта. Совершенно не был похож. Асиль Тэриньяль сидела, зажав руки в коленях, в круглой комнате, красной и черной, шелковой и меховой комнате. На низком столике на жаровне стоял кувшинчик с горячим вином, лунным вином, приправленным пряностями, на серебряном подносе лежал белый хлеб. Хлеб из лучшего зерна Холмов, который Дневные называли лунным зерном. Или жемчужным.
Госпожа Асиль была в черном платье тяжелого шелка, расшитом серебряной нитью и мелкими красными и хрустальными бусинками. Накидка была из темно-красной шерсти, широкие рукава оторочены мехом. Она склонила голову, и прямые длинные волосы падали ей на плечи, на руки, на колени.
А Вирранд Тианальт, глядя на нее, почему-то вспоминал ту девочку из малого холма, Тилье с "грызной" лепешкой, и его затопляла странная нежность, от которой на его лице проступала улыбка. Асиль настороженно посмотрела на него.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Я впомнил девочку, — честно сказал Тианальт. — Девочку из Холмов, которая угостила незнакомого дядьку, Дневного, лепешкой. Она стянула ее с кухни, и мы вдвоем ее втайне разъели. И мне кажется, я должен Холмам за эту лепешку.
Асиль тоже улыбнулась.
— Госпожа Асиль, прежде, чем уйду — а я вернусь, я намерен вернуться — я прошу тебя подумать, просто подумать. Я знаю, что с твоим супругом, который погиб, мне не сравниться. Я много о нем слышал и рассказов, и песен. Но я все же прошу тебя — подумай и обо мне. Большего не прошу. Когда вернусь, тогда я еще раз спрошу тебя. А я вернусь. Думай обо мне, госпожа.
Асиль медленно кивнула.
— Я подумаю о тебе, блюститель Юга. Мой сын последовал на охоте за белой ланью. У меня больше никого не осталось. Возвращайся.
МАЙВЭ И ДЕАНТА
— Я не понимаю, — сказал Науринья Прекрасный.
— Чего ты не понимаешь? — отозвался Тэриньяльт, как всегда спокойно. Это раздражало. Науринья обычно с трудом сдерживался от злого крика, но последние несколько недель, после того, как госпожа Майвэ отпустила их всех, а они взяли и не ушли, ему стало легче. Он перестал искать врага. В жажде боя появился смысл. И даже появилась надежда на то, что можно будет жить, и что у него впереди есть что-то лучшее, кроме смерти и крови врага на зубах. И вот тогда он проплакал два бессонных дня. Он оплакивал себя прежнего, который доверял всем и любил всех. Оплакивал себя другого, ненавидяшего любую тень в человеке и потому полного презрения ко всем и лишенного жалости. И оплакивал Диэле и просил у ней прощения. А теперь он успокоился. Если Тэриньяльт не понимает, то его следует пожалеть. Он же не маг, он просто воин и слепец.
— Я не понимаю, почему твари не преследуют нас. Почему мы вообще не видим их всю дорогу.
— Но это же хорошо.
— Для нас здесь и сейчас — да. Но они ведут себя не так, как обычно. Ты ведь ожидал нападений?
— Да.
— И тебя не тревожит, что они ведут себя не так, как надо?
Тэриньяльт пожал плечами. Потом подался к Науринье.
— Не говори так громко, пусть она не слышит, пусть не тревожится.
Науринья посмотрел на Тэриньяльта. Да, он ведь не видит лиц, он видит по-другому, к чему твои взгляды, Науринья? Маг усмехнулся.
— Так ты не ответил.
— Непонятное тревожит меня, как и тебя. Но я не маг, потому предпочитаю не думать о причинах, а разбираться с тем, что есть.
— Воооин, — ядовито протянул Науринья.
— Да. Ты мудр. Ты маг, так поделись своими догадками. Иначе зачем ты со мной заговорил?
Науринья поймал себя на том, что ему стыдно. Ему? Стыдно? Что ж творится-то в мире?
— Я поделюсь, Арнайя.
Тэриньяльт чуть заметно вздрогнул. Науринья никогда не называл его по имени.
— Я поделюсь… Это только мои предположения, я ничего не знаю. Либо Жадному не до нас, тогда, значит, где-то свершается что-то куда более важное и страшное, и наш поход так, пустяк. Ничего не решает. Либо она… госпожа Майвэ, то есть.
— Что?
— Либо в ней, в госпоже Майвэ есть нечто, что не дает тварям приблизиться к ней и ее людям. Не королевская благость, она же не королева… Арнайя, когда она тогда вышла к нам и отпустила, у меня дрожь прошла по спине. Она была иная.
— Я видел.
— Как это?
— Как свет. Она всегда была светом, но сейчас в ней что-то новое. Науринья, нет ли у тебя ощущения, словно кто-то стоит за тобой и держит руку на твоем плече?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Нет. Но подожди, не сбивай с мысли… Что еще…, - Науринья схватил Тэриньяльта за плечо, и тот увидел всплеск золотого и красного, неровный, болезненный. Тревожный, безумный цвет. Маг приблизил к нему лицо. — Что если вообще все не так? Что, если эти твари не повинуются Жадному? Что если они сами по себе? Будь я Жадным, будь эти твари в моей воле, я бы…