Читать интересную книгу История военного искусства - Ганс Дельбрюк

 Мы видим, как действуют те, кто пытается для вящего прославления Фридриха доказать, будто в следующем году он действительно возымел намерение сокрушить Австрию (сражение под Прагой, осада Праги). Если бы такой план был действительно выполним в 1757 г., то насколько легче было бы его осуществить в 1756 г.! Ясными и последовательными представляются действия Фридриха только на почве стратегии измора. А если это так, то наоборот, мы можем использовать эту завязку Семилетней войны в ее коренном противоречии с действиями Наполеона в 1805 и 1806 гг. как самое блестящее и богатое выводами доказательство естественной противоположности между сущностью и принципами обоих видов стратегии, которые устанавливаются исторически.

 Пойдем дальше по тому же пути.

 В стратегии измора на первом плане стоят осады крепостей, меры воспрепятствования им, освобождение от осад, - у Фридриха, правда, в меньшей мере, чем у его противников, но все же в значительной степени. Наполеон во всех своих кампаниях (если не говорить о побочных предприятиях) осаждал лишь две крепости: Мантую в 1796 г. и Данциг в 1807 г. Да и на эти две осады он решается лишь потому, что со своими наличными силами он временно оказывается не в состоянии продолжать и двигать вперед войну в открытом поле против неприятельской полевой армии. При стратегии сокрушения осаждают лишь то, чего в конечном счете нельзя не осаждать, хотя бы, например, самую неприятельскую столицу, как Париж в 1870 г., или крепость, если в ней окажется запертою целая неприятельская армия, как Мец в 1870 г., или же если речь идет о мелких, побочных действиях. Для Фридриха же взятие крепости вроде Нейссе (1741 г.), Праги, Ольмюца, Швейдница (1762 г.) нередко составляет самую задачу кампании.

 Фридрих категорически учил: "Если вы окажетесь в стране, в которой много крепостей, то не оставляйте ни одной из них в тылу у себя, но возьмите их все; при этих условиях вы будете методически продвигаться вперед и вам не придется беспокоиться за свой тыл34.

 Если бы союзники вздумали придерживаться этого принципа Фридриха в 1814 г. при своем вторжении во Францию, они бы никогда не одолели Наполеона.

 Фридрих сооружал каналы; он пользовался водными путями не только для торговых сношений, но и для доставки продовольствия для своих войск; Наполеон строил шоссейные дороги: он вел войны прежде всего мартами.

 Для Фридриха сражение, согласно часто повторяемому им выражению, представляет "рвотное", которое дают больному. "Мне ничего другого не оставалось", - неоднократно пишет он, когда он хочет оправдать принятое им: решение - дать сражение35. Оно представляется ему вопросом, обращенным к судьбе, вызовом, брошенным случаю, который решит исход неучтимым наперед способом. Наполеон же заявлял, что его принцип - никогда не решаться на сражение, не имея 70% шансов на победу на своей стороне36. Если бы Фридрих держался этого принципа, то он едва ли мог дать хотя бы одно сражение. Но это вызывается не различием в степени отваги обоих полководцев, о которой вообще не может быть и речи, а различием в системе: если бы стратегия сокрушения смотрела на сражение как на решение, зависящее от случая, то и вся война оказалась бы делом случайности, ибо исход ее зависит от сражения. В стратегии же измора сражение является одним моментом из многих, и решение, которое оно приносит, может быть снова уравновешено. Фридрих, взвешивая шансы одного сражения, писал однажды: "Даже если бы оно было проиграно, наши обстоятельства от этого не ухудшились бы против их настоящего положения"37. В устах Наполеона такая фраза была бы непонятна и невозможна. На его взгляд выигранное или проигранное сражение, при каких бы то ни было положениях, коренным образом меняет обстановку. Пруссия могла залечить рану, нанесенную ей под Кунерсдорфом, Вену же - нет. Мы видели, как принцип, неоднократно провозглашенный Фридрихом, что для сражения следует привлекать все находящиеся в распоряжении силы, в значительной мере ограничивался им при практическом применении. Наполеон же проводил его действительно до конца, хотя, конечно, и это не следует понимать в абсолютном смысле38. Он пишет Мармону (15 ноября 1805 г.): "Мне приписывают несколько большую долю таланта, чем другим, а все же, чтобы дать сражение неприятелю, которого я привык побеждать, я никогда не считаю, чтобы у меня было слишком много войск; я стягиваю к себе все то, что я могу собрать".

 Фридрих держался правила составлять возможно более широкий план кампании, про который он сам себе заранее говорил, что его проект при выполнении съежится. Этот принцип он постоянно повторяет: "Широко задуманные планы кампании, - читаем мы в его политическом завещании 1768 г., - без всякого сомнения самые лучшие, ибо при их выполнении сразу замечаешь, что может оказаться невыполнимым, и, ограничиваясь выполнимым, продвигаешься дальше вперед, чем при маленьком проекте, который никогда ни к чему великому привести не может". "Такие широкие планы не всегда увенчиваются успехом; зато, если их удастся осуществить, то они решают исход войны". "Составьте четыре таких проекта, и если хотя бы один из них удастся осуществить, то вы вознаграждены за все ваши труды"39. Таким образом, если сравнить его первоначальные проекты с последующим их выполнением, то получается впечатление, словно его способность к действию - не на высоте его стратегических идей. Не может быть более грубой ошибки! Он вполне сознательно наперед составлял планы, выходившие за пределы возможного, с тем, чтобы в дальнейшем ни при каких обстоятельствах не оказаться ниже уровня возможного. Суровые факты ставили ему границы, он знал, что это так будет, и этого-то и хотел. Поэтому его стратегические идеи могут быть достойно оценены лишь при этой оговорке.

 С Наполеоном дело обстоит иначе. Его планы не съеживались при их выполнении, но скорее разрастались. Он сам о себе говорил: "Нет более малодушного человека, чем я, когда я составляю план кампании; я в преувеличенном виде представляю себе все опасности, и все обстоятельства рисуются мне в таких мрачных красках, как это только возможно; я нахожусь в болезненном возбуждении. Это, впрочем, не мешает мне казаться окружающим бодрым и веселым. Но раз я принял решение, я забываю все и думаю лишь об одном - что может способствовать удаче".

 В сражении Фридриха Великого все рассчитано на связанное воедино действие: первый же натиск должен принести с собою и решительный исход; а Наполеон нередко вступает в бой без определенного плана сражения, иногда даже без определенного представления о позиции, занимаемой противником. "Завязывается бой, - говорит он, - а там будет видно, что надо делать". Поэтому весьма значительная часть армии должна оставаться в резерве, дабы им добиться решительного исхода на пункте, который укажет полководец. В первую голову это различие между сражениями Фридриха и сражениями Наполеона надо отнести к различию в тактике, различию между линейным построением и стрелковым боем. Однако это различие связано и со стратегией. Наполеоновское сражение вырастает органически из предшествующих операций и нередко является неожиданным. Сражение Фридриха исходит из более или менее подготовленного субъективного решения, следовательно, обходится без длительной завязки и стремится к решительному исходу - чем скорее, тем лучше.

 Фридрих всю жизнь возился с взвешиванием стратегических принципов, вспомогательных средств и планов. Наполеон говорил: "Я знаю только три вещи на войне: делать десять лье в день, сражаться и затем отдыхать.

 Сказанное нами об отдельном сражении, что Наполеон давал ему развертываться без предвзятой идеи, относится также и к его стратегии. Сам он говорил, что у него никогда не было заранее составленного плана кампании. Это не противоречит вышеприведенным его словам, что при разработке своих планов он всегда был полон тревоги. Нередко цитируемое изречение Мольтке гласит: "Ни один оперативный план не может с известной уверенностью охватить события дальше первого столкновения с главными силами противника. Лишь профан может воображать, что в ходе кампании он видит последовательное проведение заранее принятой, продуманной во всех подробностях и выдержанной до конца первоначальной мысли". В этом смысле и Наполеон говорит, что у него никогда не было плана кампании. Тем не менее для развертывания и во время развертывания его войск у него, конечно, была весьма определенная идея, и он тщательно взвешивал все возможности, которые при этом открывались, не останавливаясь, однако, заранее на той или другой из них. В стратегии измора мы постоянно встречаемся с планами кампании, заранее и издалека составленными, у Фридриха, пожалуй, не в такой мере, как у его современников, но, естественно, - также и у него.

 И Наполеон не был достаточно силен для того, чтобы доводить сокрушение своих противников до той степени, до которой его доводил, например, Александр Великий, овладевший всей Персией. Даже пруссаки продолжали бы бороться в 1807 г., если бы и русские на это были готовы. Наполеон доводит свои войны до конца не одними лишь победами, а, в конечном счете, и политикой. Поэтому можно было бы сказать, что разница между ним и его предшественниками была лишь относительная. Однако мы видели, что на практике различия были основными и что Наполеон фактически действовал по принципам, логически вытекающим из стратегии сокрушения, не иначе, чем Александр Великий. Он мог так поступать, будучи уверен или считая себя вправе быть уверенным, что если в конечном счете чего-нибудь и не будет хватать до полного сокрушения противника, если он, так сказать, выдохнется, то он сумеет восполнить недостающее политикой. Да, пожалуй, мы вправе сказать, что в этом и заключается его историческое величие. В глубине своей природы Наполеон был еще более государственным человеком, чем солдатом. Ни в молодости, ни позднее он не изучал ни истории, ни теории военного дела. Все мыслящие военные того времени заняты были вопросом, не следует ли от тонких линий снова вернуться к глубоким колоннам; у лейтенанта Бонапарта мы не встречаем и следа таких размышлений. Фридрих читал решительно все, что содержала старая и новейшая литература по военному делу и военной истории. Правда, и Наполеон нередко указывал, что солдат должен изучать деяния великих полководцев, дабы у них учиться - при этом он называет Александра, Ганнибала, Цезаря, Густава Адольфа, Тюренна, Евгения, Фридриха, - но сам он, кроме Цезаря, в сущности знаком был лишь с крайне невоенными биографиями Плутарха и охотнее читал политические и морально- философские сочинения. Нет ничего более характерного для него, как его поведение в начале революционной войны. Он был французским лейтенантом; будь его наиболее сильная склонность военная, он должен был бы стремиться на фронт со своим полком, тем более что он был горячим сторонником новых идей. Между тем весь первый год молодой офицер уклонялся от участия в войне, а носился с несколько авантюристическими планами корсиканской политики. Лишь после крушения их он отправился в армию. Самый первый план большой кампании, составленный им в 1796 г., после того как он был назначен командующим армией в Италии, был построен под политическим углом зрения, на отторжении Сардинии от Австрии, а завершил он в конце концов борьбу с Австрией в 1797 г. тем, что, подступив уже к самой Вене, он не ограничился тем, что заставил побежденных уступить известные области (Бельгию и Милан), но и посулил им крупное приобретение (Венецию). То же мы наблюдаем и в его последующих войнах; при всей необузданности его фантазии он все же обладает глазомером при определении границ своих сил. Покинуло ли его с 1812 года его благоразумие, переставшее сдерживать его в известных границах, или неизбежная внутренняя необходимость вывела его за эти границы, - этот вопрос мы оставляем пока открытым. Сейчас мы остановимся лишь на том, что его обстоятельства делали для него возможным то, что для Густава Адольфа, полководцев Людовика XIV, принца Евгения и Фридриха Великого было недоступно: строить планы своих кампаний не на одном изморе, но и на сокрушении противника, с тем, чтобы завершить свое дело средствами политики.