что я с ума сошел. Вот только об остальных картинах Джентилески больше ни слуху ни духу. Всего нашли четыре портрета, куда подевались два других? Думаю, человек, который за всем этим стоит, испугался. Испугался меня. Когда я только открыл галерею, несколько клиентов отказались со мной работать. Большие шишки, понимаешь? Они знали, что моя репутация кристально чиста, знали, что я головой отвечаю за качество своих предметов. Скорее всего, это он настроил их против меня. Чтобы отомстить.
– Поразительно. В итоге подделками оказались копии, ну ничего себе! – воскликнул “Чарли”.
Стивен хотел было ему возразить, но “Чарли” уже сделал выводы. Если Стивен прав, то четыре “копии”, которые хранятся в Королевской коллекции, выдали за картины, написанные в XVII веке, хотя на самом деле их подделали совсем недавно, чтобы провернуть эту аферу.
Стивен кивнул.
– В принципе, да, можно сказать и так.
Маклахлен предложил сходить на бар за дижестивом, а Стивен был не из тех, кто отказывается.
– Почему ты не обратился в полицию? – спросил Маклахлен, поставив на стол два бокала коньяка.
– А смысл? – сказал он, пожав плечами. – У меня не было никаких доказательств. Чутье, только и всего.
– И много он за них получил? В смысле, за те два оригинала, которые попали на аукцион.
– Смотря что для тебя “много”, – ответил Стивен. – Ему нужно было отдать дилерам их долю, скорее всего, еще заплатить тем людям, которые назвались первоначальными владельцами, ну и художнику, написавшему подделки, конечно. – Он задумчиво уставился на свой бокал. – Если бы картины нашли в королевском дворце… Кто знает, сколько бы они стоили. Но, в любом случае, история их происхождения довольно сомнительная. Никто бы не поверил, что это оригиналы, но мастерство художницы было налицо. Насколько я знаю, каждую продали за пятизначную сумму. Но то восьмидесятые, тогда за тридцать тысяч можно было купить приличный дом. Продай он все четыре, заработал бы целое состояние. Мне очень нравится думать, что мое чутье стоило ему пары особняков. Его сгубила жадность, вот что. Нужно было подождать подольше. Хотя, может быть, остальные он умудрился продать в частном порядке. Но вряд ли. Я не упускал его из виду, так что наверняка бы узнал об этом.
Стивен ожидал, что “Чарли” спросит, кто же этот Макиавелли от мира искусства, которому удалось стащить шедевры из‑под носа Елизаветы II, но собеседник явно утомился. Барменша объявила, что паб закрывается, и “Чарли”, пошатываясь, побрел к стойке, чтобы расплатиться. Когда они пожелали друг другу спокойной ночи, Стивен ни капли не сомневался, что на утро “Чарли” не вспомнит и половины этого вечера.
Вернувшись в уютный номер в небольшой гостинице у Маркет-Хауса[61], Билли достал блокнот и практически слово в слово записал свой разговор со Стивеном.
Глава 33
Сэр Саймон сидел в своем кабинете, откинувшись в кресле и положив ноги на стол. Он уже второй раз разговаривал по телефону с коллегой из кабинета министров, стараясь сгладить острые углы. Он ужасно устал, но прилагал все усилия, чтобы собеседник не узнал об этом по голосу. Сэр Саймон говорил спокойно и приветливо, был в курсе всех дел… В личной канцелярии Ее Величества не могло быть иначе. Нужно все знать, предвидеть даже невозможное, быть вежливым со всеми и уметь выходить из любой неловкой ситуации, не теряя лица. Многому он научился во флоте, затем в министерстве иностранных дел, но большую часть этих навыков он освоил гораздо раньше – когда его родители планировали развестись.
В то время Саймон был маленьким мальчиком восьми лет. Он учился в начальной школе и уже тогда привыкал к жизни в большом загородном доме. Все эти железные кровати, звонки, вечный запах капусты и учителя, которые могут и выпороть, если забудешь какое‑нибудь правило или наступишь на развязавшийся шнурок. Полтора семестра он только и мечтал, чтобы вернуться к маме, сестрам, любимому зверинцу и отцу с его ворчливым голосом, когда он приходит с работы после невыносимо долгого дня в Сити и “адской” поездки с вокзала Ватерлоо. Наконец вернувшись домой на весенних каникулах, Саймон проснулся ночью и услышал, что родители ссорятся. Позже его сестра Битти написала в письме, что отец переехал. Она думала, что он, наверное, поселился над пабом в деревне, но точно не знала.
Следующие полтора года Саймон тратил все силы на то, чтобы помирить родителей. В школе он храбрился и опровергал расходившиеся слухи, чтобы, когда в конце концов все наладится, сделать вид, что ничего и не было. В выходные и каникулы они с сестрами окучивали мать, напоминая ей о веселых деньках, и как могли помогали со всеми домашними делами.
Что касается отца, то Саймон как‑то догадался, что с ним не стоит вести разговоры. На рыбалке, когда отец и сын могли побыть вдвоем, и во время долгих прогулок за городом на выходных он наслаждался драгоценным временем, проведенным с ним, внимательно его слушал, позволяя человеку, которого считал почти божеством, делиться своими сомнениями и страданиями, о которых отец говорил только в третьем лице – так, как будто не имеет к ним никакого отношения. Саймон молчал и надеялся, но если ночью он мог отчаянно молиться Богу о спасении своей семьи, то днем этот худенький мальчишка превращался в нескончаемый источник поддержки.
Он так и не смог свести родителей. Со временем судьба, общие финансы и тот факт, что на глубинном уровне они идеально подходили друг другу, сделали это за него. Гроза прошла стороной. На десятый день рождения ему подарили щенка золотистого ретривера, которого он назвал Найджелом. Это был лучший подарок на свете, потому что все знали, что отец обожает золотистых ретриверов, а мать согласилась ухаживать за Найджелом, когда Саймон в школе. Таким образом, щенок стал своеобразным компромиссом, любовным соглашением между двумя людьми, которые придумали, как снова быть вместе.
Все остальные воспоминания Саймона о доме состояли в основном из солнечного света, сытной еды и теплого мягкого меха домашних любимцев. В течение долгих лет мрачные дни начальной школы казались ему настоящим адом, но теперь, в свои пятьдесят, он понял, что эти испытания придали ему сил и определили его путь в жизни. Саймон знал, что если ничего не делать, то ничего не будет длиться вечно, ей-богу; что нет ничего важнее любви; и что невозможно добиться успеха, если не слушать, не приспосабливаться, не учиться и не надеяться.
Сейчас нужно было слушать. О проблемах, с которыми непременно столкнется кабинет министров, пытаясь убедить британцев, что