он.
– Не скажу.
Мирон перевёл беспомощный взгляд на мальчика.
– С характером, – пожал плечами тот.
Обернувшись невидимкой, домовой обиженно просидел в углу до конца дня и ревниво подсчитывал урон – минус кислые йогурты и пачка печенья! Безобразие!
Когда детвора заснула, он долго смотрел на девочку: ручки с перевязочками под щёчку, губки бантиком, светлые волосики разметались, – пока не решился понюхать её макушку. Она пахла молоком, мёдом и смутной тревогой. Последнюю гадость он, выводя пальцем специфические узоры на голове малютки, мягко извлёк и развеял. Макушка Руслана пахла иначе.
– Отец обороняет дамбу. Его словами говорил на крыше, – потихоньку считывая пульсирующий клубочек волнений и клочков кошмаров мальчика, пробормотал он. – Боится, что дом будет разрушен и мама их не отыщет. Ага, это она вас сюда привела и оставила. Три-четыре дня, угу, понятно. Ишь, партизан?! Что тут ещё? Мёртвые на улицах. Много. Забудь, забудь, забудь… Спи безмятежно.
Справившись с привычным и таким приятным делом, Мирон зажёг свечу, вытряхнул сокровище из футляра, выщелкнул лезвие и сделал несколько взмахов. За годы владения он довёл все действия до автоматизма. Хищно поблёскивающая бритва казалась продолжением руки.
– Хороша, ух!
Затем намутил мыльной пены, натёр помазком щетину на подбородке и несколькими скупыми движениями чисто побрился.
Масштаб катастрофы города его не тронул. Само естество домового этому противилось. Угроза этажам – это другое дело. Формально, пусть и без хозяина, они должны быть под его присмотром и защитой. Даже после ужасной истории с мусоропроводом. А за мальчиком и девочкой придёт мать и уведёт их. Просто нужно потерпеть… и опять же сохранить этажи.
Мирон встал перед вентиляционной отдушиной, набрал воздуха, задержал до звёздочек в глазах, надавил рукой чуть ниже груди так, что ёкнуло в потрохах, и выдул послание помощнику.
– Ты нужен, приходи!
Черныш объявился за час до рассвета, но входить отказался.
– Чужаков приветил. Не хочу.
* * *
Мирон всматривался в темноту улицы.
– Почему не показываешься?
Возле лавочки у ближнего подъезда шевельнулось маленькое чернильное пятно.
– Говори, зачем вызвал?
– Ты мой помощник, – напомнил домовой.
– Наша служба закончена, – глухо ответил Черныш. – Прими это и признай.
– Этажи стоят. Полюбуйся.
– И кто хозяин?
– Я о форме и периметре.
– Не лги себе. Ты же из спячек почти не вылезаешь.
Помощник кругом был прав. Но уж так сложилось.
– Чего мы как чужие издали разговариваем? Подойди ближе.
– Нет.
Мирона озарило:
– Тебя переманил другой домовой!
– Можно и так сказать.
– Кто? Где живёт?
– Неважно. Всё равно здесь скоро будет сплошная вода.
– Так ты знаешь?
– Это свобода, Мирон, свобода! Переступи черту, брось свою бритву, отвяжись от неё, задуши жадность и айда со мной. Здесь сейчас весело! Лови мой хвост – хватайся!
По асфальту хлестнуло. Домовой без колебаний сделал шаг назад.
– Мда, отбился ты совсем от рук. А всё потому, что к месту не привязан. Сегодня я в гляделки с Гордеем играл, так думал, обознался. Не поверил, – печально констатировал он. – Хоть морок на бармалеев навести можешь, чтоб этажи в упор не видели?
– Бармалеям? Ха-ха-ха. Не забывай, что ты нечисть, пусть даже и прослужил у хороших хозяев, – рассмеялся Черныш и исчез.
Мирон бросился к месту, где помощник только что стоял, и успел унюхать запах крови.
– Быть этого не может, – потрясённо прошептал он.
* * *
Света целеустремлённо довершала начатый вчера разгром. Руслан обиженно дулся. Мирон не отходил от вентиляционного проёма. Стрельба и взрывы приблизились. Сквозь дым группами и поодиночке пробегали похожие на бочонки от защиты и снаряжения бармалеи с цепкими равнодушными глазами. Шоколадные конфеты горчили. Временами срывался дождь. Неуютный день тянулся бесконечно.
Домовой сейчас особенно остро чувствовал безмолвные холодные бетонные соты над головой и, тоскуя, нырял в воспоминания.
…Знойными летними днями, когда хозяева и детвора возились в огороде, можно было послушать дом.
От ветерка ездили по багету кольца с пришитыми занавесками… Поскрипывала половица… Вздыхала мехами гармошка… Щёлкала рассохшаяся мебель… Деликатно тикали ходики… Под потолком монотонно жужжала попавшая в паутину муха… Редкие капли из рукомойника звонко разбивались в медном тазу… В древнем продавленном диване запоздало отстреливала пружина… На подоконнике в стеклянной банке сыто пускал пузыри хлебный квас… По крыльцу катилось упругое яблочко… Шуршала мышь… Притаившийся кот возил хвостом пыль… Пыхтела остывающая печь… На косых солнечных лучах-струнах из окна играли пылинки… С чердака доносились воркование голубей…
Забившись в уголок, они с Чернышом часами сидели, слушали пение дома и ёжились от восторга. Даже самые богатые и вкусные подношения меркли перед таким даром.
И больше такого счастья не повторится. Никогда-никогда не повторится. Дома нет. Есть мёртвая громада над головой, прекрасные воспоминания и опасная бритва…
По подъезду загремели шаги, и Мирон очнулся. Обернувшись к детворе, он приложил палец к губам и ушёл через стену.
По площадке четвёртого этажа две бочкообразные фигуры волокли вверх длинную железную тупоносую штуку, от которой мерзко пахло дымом. Домовой возник между ними.
– Вы бармалеи? – поинтересовался он.
– What? – ошарашенно переспросил один.
Воспользовавшись замешательством, Мирон молниеносно сделал два росчерка бритвой, и фигуры с перерезанными глотками мягко уселись на ступеньки.
– Вот и переступил я черту, – задумчиво произнёс он и не почувствовал ни малейших угрызений совести.
Тела, чтобы пролезли в мусоропровод, пришлось раздеть. Без залитой кровью амуниции и бронежилетов они оказались тщедушными. Тупоносая штука ухнула вниз свободно.
– Чисто, – оглядев себя и место бойни, удовлетворённо произнёс Мирон и скользнул сквозь стену.
В убежище неугомонная Света самозабвенно потрошила его тайник с разносолами.
– Звукоизоляция паршивая. Я всё слышал. Теперь и вы непослушный, – закрывая собой сестру, взволнованно пролепетал мальчик, – а значит, нам нужно держаться вместе.
Мирон призадумался. По сути, так и было. Только его жульническое непослушание уходило корнями глубоко в прошлое.
– Кушать очень хочется, – добавил Руслан.
– Ладно уж, – проворчал он.
Окаменевшую вяленую колбасу домовой нарезал на прозрачные дольки. Сыр с трещинами пришлось дробить кулаком. Следом на столе оказалась маленькая баночка маринованных корнишонов, жестянка шпрот, сардин и кулёк галет.
– Дашь знать, если бармалеи полезут на этажи, – велел мальчику и скрылся в подсобке.
Там он раздобыл упаковку сухого горючего, вскипятил небольшой чайник, сыпанул туда заварки, разлил по кружкам и добавил в каждую чуточку заветной сгущёнки.
Жадность помалкивала. Видимо, тоже осталась за пересечённой чертой.
– Налетай! – пригласил Руслана со Светой и убрал сардины. – Что-то я погорячился. Это Гордею.
Пока они ели, домовой несколько раз одёрнул себя, чтобы умильно не подпереть щёку – непослушные, во как! После сытной еды и горячего чая детвору сморил сон.
– В деревне Мироновка, на улице Вишнёвой, дом пять,