исключительно как готовый мифологический материал. Вероятно, такой подход более соответствовал методологии Юнга, как раз тогда подытоженной в «Метаморфозах и символах либидо». Эта книга, одна из главных работ Юнга, вышла практически одновременно со статьей Шпильрейн, и Юнг впоследствии указывал на то, что идеи Шпильрейн связаны с одной из глав его книги, в которой он рассказывает о двойственном значении материнской символики. Возможно, это и так, но скорее оба они основывались на одном и том же источнике, которым был Ницше. Как раз в это время ницшеанские мотивы становятся очень частыми в письмах Юнга. В длинной же статье Шпильрейн Ницше является, безусловно, самым цитируемым автором, намного превосходя по количеству ссылок и Фрейда, и Юнга. Шпильрейн подчеркивала, что ее достижение состояло в глубоком понимании Ницше, и примерно это же – «вклад в анализ мистической модальности мышления» – видел в ее работе Поль Федерн49.
Духовный отец русского ницшеанства, Вячеслав Иванов, сосредоточивавший свои искания вокруг «религии страдающего бога» – Диониса, идеи, которая, как мы видели, одно время была очень близка Юнгу, – в 1909 году печатает свой манифест «По звездам», в котором, в частности, рассказывает о соотношении Страсти и Смерти; «на обеих стоят стопы Эроса, из обеих встает Любовь, кровнородная и чуждая обеим»50. Источники Иванова те же – Ницше, с одной стороны, мировая мифология – с другой, русская литература XIX века – с третьей. «В бессознательной исконности памяти об обреченности мужского на гибель и о необходимости расплаты жизнью за обладание женщиной лежит то роковое очарование таинственно влекущей и мистически ужасающей правды, какое оказывают на нас „Египетские ночи“ Пушкина»51. Точно так же как в статье Сабины, высокая мифология перемежается у Иванова примерами из жизни пчел; для него тоже «высшая правда отражается в биологическом феномене смерти мужских особей после акта оплодотворения». Сама сущность Диониса предполагает слияние любви и смерти в циклических актах его рождения-умирания, и если у Диониса были влечения, то это, несомненно, двуединое влечение к жизни и влечение к смерти.
Неизвестно, читала ли Сабина Шпильрейн Вячеслава Иванова и как она к нему относилась. Известно только, что его сочинениями зачитывалось все ее поколение, широкая культурная среда от гимназистов до философов и поэтов элиты. В разных формах их потом развивали и популяризировали философ Бердяев и живописец Бакст, романист Мережковский и филолог Бахтин. «Спаивая декадентов, неореалистов, символистов и идеалистов в одно стадо»52, туманные символы Иванова представляли собой общий знаменатель русской культуры модерна.
Фрейд был чужд этой культуре, лишь изредка пересекаясь с ней либо в некоторых своих источниках, прежде всего в Ницше, либо в своих русских учениках и пациентах. Шпильрейн на этой культуре воспитывалась[12]. В символическом смысле она осуществила свою мечту – родила свою статью, как Зигфрида, от смешения двух духовных традиций, еврейской и арийской.
Сославшись на Шпильрейн, Фрейд продолжал свои рассуждения в «По ту сторону принципа удовольствия» в совершенно необычном стиле. Подчиняясь новой для себя логике, он медленно, многословно и, как он выразился, «хромая» продвигается от идеи влечения к смерти к прямо связанной с ней (см. гл. II) идее смешения полов. Естественно, он цитирует тут платоновский миф об андрогине, попутно вспоминая еще сходную теорию в «Упанишадах». Именно здесь – среди всего им написанного! – Фрейд чувствует, что чересчур близок к роли «адвоката дьявола». Поразительно ощущать растерянность столь резкого и уверенного обычно мыслителя, когда он, слишком глубоко соприкоснувшись с чуждой ему традицией, останавливается: «Я думаю, на этом месте нужно оборвать рассуждения… Я не знаю, насколько я в них верю».
И действительно, идея влечения к смерти переключает психоаналитический дискурс из эдиповской логики в принципиально иную логику, логику Диониса. Ясная, рациональная и гетеросексуальная мысль Фрейда размывается здесь совсем иными идеями Платона, Ницше и русских символистов. За этим должна была бы следовать переоценка базовых психоаналитических ценностей. Но Фрейд вовремя остановился, признавшись в моральном характере своих затруднений, по сути дела в самоцензуре: «…к сожалению, редко можно быть беспристрастным, когда дело касается последних вопросов… Я полагаю, что каждый одержим здесь… пристрастиями, влечениями которых он бессознательно руководствуется в своем размышлении»53.
Рядом с Фрейдом
11 декабря 1911 года Сабина Шпильрейн была принята в члены Венского психоаналитического общества. Это произошло на том же заседании, на котором Фрейд исключил из Общества Альфреда Адлера и пятерых его сторонников. В истории психоаналитического движения начинается полоса расколов и мучительной борьбы. Одновременно это период, когда «старый мастер», как называл себя Фрейд, изгонявший из своего мира то одного, то другого «сына» и наследника, становится все более зависимым от череды «приемных дочерей». Пол Роазен54 насчитывает около десятка таких женщин-психоаналитиков, которые по очереди занимали место рядом с Фрейдом – от Евгении Сокольницкой, которая, несмотря на пройденный психоанализ у Фрейда, покончила с собой в 1934 году, до княгини Мари Бонапарт и нескольких подруг Анны Фрейд. Сабина Шпильрейн должна бы по праву занять первое или одно из первых мест в этом списке. То, что писал ей Фрейд 27 октября 1911 года, говоря о скандальной ссоре с Адлером и его сторонниками, раскрывает значение для него этого женского общества и тогда, и много позже: «Как женщина, Вы имеете прерогативу более точно видеть вещи и более достоверно оценивать эмоции, чем мужчина. Тем более приятно, что Вы стали нежной рукой разглаживать наши складки и морщины. Действительно, я часто страдаю от своей неспособности поддерживать среди членов нашего Общества достойный уровень личного поведения и взаимного уважения. Наш последний вечер, конечно, не был восхитителен. Но я далеко не всегда столь же лишен чувства юмора, как могло показаться Вам в этом случае. Во всем остальном я полностью одобряю Ваше отношение и с доверием смотрю в будущее»55. Юнгу он сообщил о принятии «внезапно появившейся фрейлейн Шпильрейн» и с удовольствием добавил: «…она сказала, что я не выглядел таким злым, каким, по ее представлениям, я должен был выглядеть»56.
Фрейд пока еще обменивается впечатлениями с Юнгом. 30 ноября он пишет, играя местоимениями, о знакомой нам статье Шпильрейн: «Фрейлейн Шпильрейн читала вчера главу из своей статьи (я чуть не написал „Вашей“), что сопровождалось дискуссией. У меня есть некоторые возражения против Вашего (теперь я пишу правильно) метода обращения с мифологией, и я высказал их в дискуссии с этой девочкой. Должен сказать, что она довольно мила, и я начинаю понимать…»57 За ответом Юнга видно мужское чувство собственности: «Я с удовольствием приму новую статью Шпильрейн. Она требует довольно большой