Наталья Бондарчук подтверждает, что Тарковский действительно мало репетировал с актерами. Вынужденный экономить средства и пленку, которую ему на съемках «Соляриса» отпускали в очень ограниченных количествах, он почти не делал дублей.
«Солярис», по словам Натальи Бондарчук, – «фильм единственного дубля… Тарковский с Юсовым пошли по самому немыслимому пути, решив снимать один, но качественный дубль».
Вот почему Андрей не репетировал с актерами, а вводил их в определенное состояние, «дожимая» разными способами. И снимал он не состояние героя, а образ состояния – зыбкий, текучий, подвижный.
После завершения «Ностальгии» на вопрос, труднее ли работать с западными, чем с советскими актерами, Андрей Тарковский ответил, что не видит здесь принципиальной разницы.
Никаких специфических трудностей я не ощущаю. Например, мне очень легко работать с Эрландом Юсефсоном – так же, как легко мне было с Анатолием Солоницыным, которого я снимал всю жизнь. А трудности – это те же трудности, которые были в Советском Союзе. Каждое новое актерское знакомство – это новые люди, новое отношение к работе, узнавание друг друга. Но в целом разницы нет.
Эрланд Юсефсон, вспоминая о съемках у Андрея Тарковского, говорит:
Задачи, которые он предлагал, были, как правило, трудны. Если Бергман считает, что актер должен как можно больше раскрывать черты персонажа, которого играет, то у Тарковского подход был совершенно иной. Работая с ним, мы могли долго обсуждать все, что относится к существованию, поступкам, стремлениям наших героев, но во время съемки он требовал сдержанности. Он считал, что зритель должен сам решать и искать ответы…
Для Тарковского самое главное, чтобы в герое сохранялась какая-то тайна. «Человек полон тайн», – говорил он. В этом и сложность для актера, чтобы у зрителя осталось какое-то недопонимание мыслей и чувств его персонажа. Тарковский следил за тем, чтобы исполнитель не раскрывался полностью… Сигналом того, что я переигрывал, был его голос в мегафоне: «Это слишком гениально! Чересчур талантливо!»
![]()
На съемках фильма «Жертвоприношение». Слева направо: Анна-Лена Вибум, Лариса Тарковская, Сьюзан Флитвуд, Эрланд Юсефсон. 1986 год
Сьюзан Флитвуд после съемок «Жертвоприношения», где она играла Аделаиду, заметила, что хотя она актриса нервная, но с Тарковским чувствовала себя надежно и спокойно:
Он немногословен, о своих мыслях и намерениях говорить не любит. Зато все иные способы общения с ним очень эффективны. У слепых слух острее, чем у зрячих, – что-то похожее происходит и когда работаешь с Андреем. С ним лучше слышишь, больше замечаешь, острее чувствуешь. Мы понимаем друг друга в нужный момент без слов. Он не сковывает моей свободы, но ограничения все же налагает – техническая точность должна быть абсолютной, и если в его знаменитом длинном плане я отклонюсь от заданной линии на пару сантиметров, то обязательно окажусь вне кадра.
Никита Михалков, Лев Дуров, Эрланд Юсефсон, Маргарита Терехова, Сьюзан Флитвуд – все они профессионалы и оценивают работу режиссера, находясь, так сказать, «внутри потока». А как работал Андрей Тарковский с непрофессионалами, с теми, кто не плыл, а стоял на берегу?
Отвечает на этот вопрос Тамара Огородникова:
Как со всеми – просто разговаривал, беседовал. Я говорю:
– Андрей Арсеньевич, что я должна делать?
– Вы все сделаете, что нужно.
Понимаете, он никогда не говорил: «Сделайте то-то» – и никогда не повышал голос, не кричал. Конечно, камера требует какого-то прохода или какого-то иного действия – это устанавливалось, но вообще-то он беседовал с актерами, заряжал, что ли, своим внутренним чувством, и все делали то, что ему было надо: ну, Дворжецкий, Солоницын…
Но вот когда начинала работать камера, то вы ощущали, что действуете уже не как вы, а так, как он вас просит; между прочим, не только я – актеры об этом же говорят. Я чувствовала, что иначе просто не могу.
Андрей Тарковский умел «подвести» к роли даже абсолютно неопытного новичка, подростка, понятия не имевшего о системе Станиславского и прочих актерских премудростях.
Николай Бурляев, сыгравший главную роль в первом фильме Тарковского, говорил в одном из интервью:
– Не поймите мою следующую мысль превратно, но, когда я сейчас смотрю «Иваново детство», не понимаю, как тот мальчик Коля мог так профессионально работать. «Секрет» на самом деле прост: Андрей, которого я любил, боготворил как личность и как режиссера, был блестящим примером для подражания.
– Говорят, на площадке Тарковский был достаточно жестоким. Вам, тогда подростку, не сложно с ним работалось?
– На «Рублеве» в силу некоторых причин, о которых не хочется упоминать, было сложнее, а в «Ивановом детстве» работалось очень радостно. Вспоминаю первый съемочный день: начали с… конца, с финального кадра фильма, когда Иван видит свой последний сон. Он подходит к обугленному дереву, потом бежит по песчаной косе за девочкой, светит августовское солнце, и мы все молоды, и Андрей молод, то есть состоянием счастья был заражен каждый. Работали мы чуть ли не в плавках, потому что отсняли – искупались, пели, шутили. Хотя есть в картине сцены, которые выматывали физически, – те же осенние съемки на болоте. После огромного количества дублей не то что ног не чувствовал, но тела как такового. Трудным было и то, что Тарковский держал всех актеров, а меня особенно, в напряжении. Он никогда не показывал, что чем-то доволен, чтобы не «заласкивать», иначе я не был бы таким собранным.
– Каким образом достигалась подлинность фильма? Как Тарковский учил смеяться, плакать?..
– Андрей действовал как психолог, к одной сцене он готовил меня еще с проб. «Будет эпизод, где тебе придется заплакать прямо перед камерой, – сказал Тарковский. – И не так, как ты рыдал в учебном фильме у Андрона». У Кончаловского, чтобы добиться нужного эффекта, я нюхал лук. Андрей же приносил мне литературу об ужасах войны, особенно запомнилась книга «СС в действии». Он рассказывал, как работают крупные западные актеры, Жан Габен, например, говорил о его стиле, отдаче, мере погружения в материал, жизни в декорациях. То есть к плачу меня готовили серьезно. Я очень ждал, когда же будут снимать эту сцену, переживал, настраивался, и однажды тот день наступил. Я разволновался так, что пришел за 4 часа до начала съемок, оделся, загримировался. Бегал по огромному павильону, собирал эмоции, и вот меня ждут, все готово – плакать не хочется. А Андрей все издали смотрит, как я бегаю, и не подходит. Вдруг он неожиданно направился ко мне. Я подумал, все – выгонит из картины, скажет, какой я бездарный… А он начал меня утешать: «Бедный мой мальчик, Коленька, миленький, что ж ты так мучаешься… Сейчас мы все это отменим, только успокойся». И тут я от жалости к себе зарыдал громко и отчаянно. Андрей взял меня за руку и отвел к камере. Отсняли два дубля, он остановился на втором, потому что к этому моменту я немного успокоился.
К числу непрофессионалов относился и отец Андрея. Сын не снимал отца, но записывал его голос. (Кстати, записывал не только чтение стихов, но и отдельные реплики. Например, именно Арсений зовет в фильме «Зеркало» дочь: «Мари-и-ина!», спрашивает жену: «Ты кого хочешь – мальчика или девочку?» и т. д.)
Говорит Тамара Огородникова:
Когда мы озвучивали «Зеркало», я тоже озвучивала и как-то сразу «попала», а вот отца на «Зеркале» он заставлял раз десять переписывать одни и те же стихи: что-то ему не подходило, какая-то интонация. Вдруг Андрей Арсеньевич сказал:
– Это то, что мне надо. И ушел куда-то.
А мы с Арсением Александровичем стали слушать. И когда прослушали последнюю запись, он сказал:
– Да, если бы мне кто-нибудь сказал, что у меня гениальный сын, я бы не поверил; а вот я сам чувствую: он добился того, что это не похоже ни на один из прежних дублей.
