Читать интересную книгу Христианские древности: Введение в сравнительное изучение - Леонид Беляев

Нельзя сказать, однако, что это, в известной мере количественное, ограничение сразу сказалось на качестве работы. Политические тенденции оставались благоприятны для изучения связей русской культуры с православным Востоком. Ученые компенсировали отрыв от Средиземноморья вниманием к русским церковным древностям, изучением письменных источников, а также смещением центра полевых работ ближе к зонам военных действий. Возникали новые научные центры, такие как Кавказский институт и Русский исторический институт в Риме; проектировался Институт по изучению Палестины. Академия наук образовала специальную Комиссию по спасению культурного достояния в зоне военных действий, ее миссии работали и на Западе, например, в Галиции (П. П. Покрышкин), и на юге — на Кавказе, в турецкой Армении (экспедиция 1916-17 гг., Н. Я. Марр, H. Л. Окунев) и в Малой Азии (Ф. И. Успенский, Ф. И. Шмит). (См.: Пятницкий, 1994). Но в этих последних отчаянных усилиях использовать какие-то новые возможности, внезапно предоставляемые войной, чувствуется надрыв. Именно так выглядят экспедиции РАИК и МАО в ставший неожиданно доступным Трапезунд, одну из последних византийских столиц (1204–1461). (Успенский, 1923; Басаргина, 1991; Басаргина, 1995).

Мы уже знаем, что христианские древности «турецкой» Малой Азии привлекали русских исследователей с XIX в. Не удивительно, что среди первых шагов руководителя РАИК Ф. И. Успенского была организация поездок в Трапезунд (где в 1895 г. обнаружили два десятка христианских храмов XIII–XIV вв., лишь частью обращенных в мечети, скальные монастыри и др.) и в города Вифинии: Никомедию, Брусу, Никею-Изник (1896). Поскольку в 1916 г. часть Черноморского побережья Малой Азии с Трапезундом была занята русскими войсками, стало возможным заблаговременно, еще до взятия города, спланировать и провести экспедицию с целью спасти от разрушения его храмы. Работы организовали Археологическое общество, Академия наук и РАИК на остатки средств последнего. Это было, конечно, настоящее приключение. Во главе Трапезундской военно-археологической экспедиции стоял семидесятилетний Ф. И. Успенский, а до города нужно было добираться верхом через горы, по бездорожью. Кавказская действующая армия, несмотря на достигнутые успехи, находилась в бедственном положении, царили мародерство и разруха. В самом Трапезунде требовались экстраординарные меры для защиты от грабежа, памятники приходилось отстаивать «вооруженной рукой».

С помощью военных властей древние храмы, служившие мечетями, изъяли из ведения мусульманской администрации и приступили к исследованию. Храм св. Софии (XIII в.) изучали Ф. И. Шмит и А. Н. Клуге (удалось сделать общий обмер, открыть и скопировать часть фресок, обнаружить византийский мраморный пол). Вторым объектом был храм св. Евгения за стенами города (1340), где работал Ф. И. Успенский, стремясь обнаружить раку святого. Между двумя группами ученых возникло соперничество, вылившееся (как это часто бывает в дальних экспедициях) во внутренние склоки. Поэтому итог оказался скромнее ожидавшегося, Шмиту пришлось даже прервать работы.65 Третья исследовавшаяся церковь, «мечеть Орта-Хисар» или кафедральный собор Богородицы Златоглавой, также обнаружила следы фресок и мозаичного пола, но не дала ничего «экстраординарного». Тогда попытались идентифицировать единственную в Трапезунде императорскую усыпальницу Алексея IV, для чего вокруг храма по приказу военных властей снесли поздние постройки.66 Это, пожалуй, самая известная часть работ 1916 г. За апсидой внимание привлекло «тюрбе Хос-Оглана», почитаемая мусульманами могила, для которой использовали четырехстолпный арочный киворий из мрамора; капители его колонн и архивольты несли кресты. Вскрытие усыпальницы дало два погребения, из которых нижнее совершено в закрытом саркофаге, собранном из отдельных мраморных плит. Оно не было потревожено и содержало, кроме скелета, глиняный горшок «простой формы». Усвоение погребения Алексею IV не встретило противоречий, хотя при отсутствии сколько-нибудь широкого исследования некрополя нет особых оснований полагать, что найденный киворий — непременно царский.67

Отчет о работах вызвал не меньше затруднений, чем полевой сезон. Успенский объявил материалы собственностью РАИК, отказав в них даже автору работ Шмиту.68 В ответ Русское археологическое общество отказалось принимать участие в работах 1917 г. Вместо него выступило МАО, поэтому экспедиция 1917 г. имела другой состав. В нее входили теперь Н. Д. Протасов (от Московской Духовной академии), Н. Е. Макаренко и Н. Б. Бакланов. Они продолжили начатое, но в 1918 г. группу пришлось эвакуировать. В советское время о Трапезунде забыли не сразу. Состоявшаяся в 1925 г. «археологическая поездка» М. А. Алпатова и Н. И. Брунова на Восток как бы подвела итог дореволюционных работ. Они посетили Стамбул, отметили разрушения в памятниках Никеи, повторно обмерили храмы Трапезунда. Остается сказать, что вслед за этим Трапезунд на долгие годы стал местом работ нескольких зарубежных экспедиций.69

Несмотря на явные успехи в изучении христианских древностей Востока, которые не могла зачеркнуть даже война, ученым России хотелось большего. Казалось, что активность ее научных учреждений уступает зарубежным; что правительство недостаточно поддерживает их усилия и в целом они не отвечают «геополитической» напряженности момента, высоте встающих перед наукой и страной задач. Очень характерна записка 1911 г. востоковедов В. Н. Бенешевича, Б. А. Тураева и Н. Я. Марра о необходимости создания специального периодического органа для исследований христианского Востока, где они писали: «Изучение христианского Востока является в настоящее время одной из тех задач, над успешным выполнением которых западноевропейская научная мысль трудится особенно интенсивно и планомерно… Образованы богатые общества, не жалеющие средств на археологические раскопки…. на печатание исследований…. открыты кафедры и целые факультеты… основаны издания. Руководящую роль при этом играют интересы не только чисто научные, но и практические: стремление к религиозному, политическому и экономическому преобладанию на Востоке; католическое духовенство чрезвычайно сильно представлено в рядах западноевропейских исследователей христианского Востока. Русская наука стоит в стороне от описанного движения… русские ученые очень далеки от служения практическим целям». (ХВ. 1912).

С позиций сегодняшнего для, при любых упущениях и сложностях, общая картина русских исследований на христианском Востоке в 1880 — 1910-х гг. выглядит резким и крутым подъемом (или даже стремительным взлетом). Другое дело, что перспективу ее развития исказили, как и всю жизнь страны, Мировая война и революция. Прекрасные начинания не получили прямого продолжения. Научный путь и сама жизнь исследователей, с какой бы стороны границы они ни остались, оказались непоправимо разделенными на две половины — до «катастрофы» и после.

4. На переломе

История исследований византийских церковных древностей русскими учеными в послереволюционный период заслуживает специальной работы, пока еще не написанной. Однако все яснее как высокая судьба наследия, оставленного замечательной дореволюционной византинистикой, так и трудности, которые ей пришлось пройти после революции. Если исследования церковных древностей смогли уцелеть и по-своему успешно развиваться в России вопреки всем идеологическим переменам, даже в период отрицания и прямых преследований 1920-30-х гг., то произошло это в первую очередь благодаря источниковедческим основам, которые были выработаны на рубеже XIX–XX вв. Они не были окончательно сформулированы в каких-то специальных методических трудах или учебниках. Но зато они выражались ясно и убедительно в читавшихся курсах, а главное — в конкретных исследованиях, которые в огромном количестве осуществлялись и публиковались с конца 1880-х по начало 1920-х гг. Решающая роль в этом процессе «закладки основ» принадлежала кружку ученых, сложившемуся вокруг основоположника русской (и в значительной степени мировой) школы художественного византиноведения и археологии, Никодима Павловича Кондакова (1844–1925).70 Археологических исследований они, правда, почти не вели, ограничиваясь в натурных исследованиях научными путешествиями и работой в музеях. Однако в отношении выработки строгой методики анализа роль их столь велика, что хотя бы о некоторых участниках кружка необходимо сказать несколько слов.

Среди тех, кому не суждено было покинуть Россию, наиболее блестящим из учеников Н. П. Кондакова, по мнению многих (в том числе, например, М. Ростовцева) был Яков Иванович Смирнов (1869–1918). Энциклопедически образованный, в совершенстве владевший материалом античного искусства и археологией христианского Востока, он много путешествовал по Европе, Азии и Северной Африке, откуда привозил как наблюдения, так и полевые материалы.71 Хотя он считался по преимуществу востоковедом и специалистом по торевтике, но эти вполне почтенные «ярлычки» могут невольно принизить реальное значение его как ученого.7 Археология византийских, русских и восточных древностей обязана Я. И. Смирнову упрочением критико-аналитического подхода, «без каких-либо отклонений в сторону «искусствоведения», «социологии» и тому подобных модных течений». (Жебелев, 1928). Хотя все члены кружка ученых, сложившегося вокруг Н. П. Кондакова в Петербурге, с удовольствием называли себя «фактопоклонниками», но наиболее последовательным из них был именно Я. И. Смирнов. Иногда он доводил разделение процедуры анализа артефактов до рекомендаций вообще не знакомиться с письменными источниками, пока не кончено вещеведческое или натурное исследование: «Археолог должен построить свои заключения исключительно на вещественных памятниках, не справляясь в первой стадии своей работы с показаниями истории письменной, так как преждевременное желание согласовать данные вещественные с данными летописными приводит обыкновенно лишь к сугубо ложным заключениям. Как в собственных своих хронологических построениях археологу должно быть крайне осторожным и осмотрительным, так надо ему избегать и слепой веры в новейшие построения историков литературы, критически разбирать которые — дело не его специальности». Ранняя смерть прервала его деятельность в самом расцвете, но острые и жесткие формулировки Я. И. Смирнова полностью сохраняют и верность, и актуальность.73