жизнь Некрасов, в тяжелых муках он окончил ее там же через 40 лет.
Перед самой смертью он женился на своей подруге жизни Ф. А. («Зине») Викторовой6. Поэт уже долго не покидал постели, и венчание носило драматический характер. Некрасовым была приобретена походная церковь, перевезена в его квартиру, и умирающего поэта под руки трижды обвели вокруг аналоя.
VI. «Действующая русская и человеческая душа»: А. Н. Островский
С. Курбатов
Что такое Островский?
– Это русский Шекспир!
Да, Шекспир! Шекспир по кондовости его изображения характеров, по его проникновению в самую гущу русской жизни. По его глубине и колоритности воспроизведения действительности.
– Что такое Островский?
Это действующая русская и человеческая душа. Не петербургская душа, а московская, всероссийская, и, наконец, главным образом великорусская. И это душа, изображенная во всех своих изгибах и истоках. Когда Островский в «Снегурочке» возрождает перед нами вместе с русской сказкой тот утробный, языческий мир наших пращуров, так связанных с природой, с лесом, с богом Ярилой1, вы чувствуете ли в этих красивых, гремящих, как серебряные капли, словах то, что живо еще в русской душе, в русской своеобразной культуре, несмотря на разные последующие наслоения?
И когда Островский в «Грозе» разворачивает перед вами психологию русской женской души – невольно мурашки пробегают по коже: так это хорошо и так это верно!.. Что такое «Гроза»? Это какой-то приволжский городок Кутерьма, где живут русские, еще не тронутые европейской цивилизацией. Если Шекспир – это англичанин Елизаветинской поры, то Островский – это исконный русский быт, это живой остаток 16–17 веков.
Катерина, героиня «Грозы», православная русская женская душа, проникнутая верой, простой и крепкой, привычная к обрядам, и в то же время – женщина, в которой бушует огонь чистой человечной славянской страсти. Женщина в этом произведении Островского вообще занимает первое место. Мужские фигуры как-то неопределенны, слабы. И Тихон, и Борис, два героя «Грозы», более по существу женственны, нежели Кабаниха (Массалитинова2).
Очень интересен образ Варвары. Это какая-то русалка, какая-то курганная, былинная, сладострастная баба, неистовая, соблазняющая, добрая и в то же время роковая…
И вот на этом фоне кондовой, целинной русской жизни – режиссер фильма, идущего в «Модерне», – Владимир Петров производит чудесную операцию этой самой русской целины, выявления, художественного оформления ее свойств, и выявляет их наглядно3. Возможности фильмовой продукции развернули эту фильму из чистой драмы, имеющей характер инцидента, хотя и рокового по существу, в картину той жизни, которая и посейчас имеет свое значение для русских.
Свадьба Катерины с добрым и бесхарактерным Тихоном. Хор, который гремит «Гряди, голубице!», бас диакона, теряющийся в огромных просторах старого собора. Веселая языческая свадьба, с целым размахом гуляющих, русских лиц, пьяные возгласы, непристойные усмешки. И вот, наконец, Катерина и Тихон – одни… Он пьяный и жадный, с недоумением глядит на нее, разворачивающую перед ним сны своей души, ослепительные сны, которых так много в русском чудесном искусстве. И Тихон, примитивный, добрый, глупый, русский человек – слушает эти обнаружения с видимым недоумением.
Жизнь провинциальная, сытая, сонная. И под ногами этой сонной и скучной жизни – тем ярче сны таких душ, как Катерина. Весело, по-язычески гуляет Варвара, а Катерине грезится облик человека, который бы привнес что-то новое, доброе, более ласковое в это грубое царство. Катерина, – как душа самой России, тянется к Борису, просвещенному человеку, но страшная действительность снова берет над ней власть: после десяти коротких, летних ночек – над Волгой, – над чудесной русской рекой, возвращение мужа. И страшное раскаяние на душе у Катерины о содеянном грехе.
Гроза во время гулянья после обедни у собора – вскрывает, прорывает своим громовым величием душу Катерины. И она – чисто по-русски – кается… Выкладывает все, как на духу…
Мучится женская душа России – Катерина… Но слабы те мужчины, чтобы выручить ее! Темен и дик Дикой. Груб, добр, бесхарактерен Тихон. И тоже не умеет постоять за себя Борис Григорьевич…
И Катерине остается только одно: вернуть свою жизнь обратно, жизнь, которая могла быть так красива, и которая так не удалась, сожженная противоречиями…
Это произведение советской кинопродукции – является настоящим русским произведением большого искусства. Русская речь, выговор, от которого мы уже отвыкаем в Харбине, лица, которые поражают наш теперешний отвыкший от них взгляд, этот густой быт, и, наконец, поставленные великим писателем проблемы – все это смотрится и слушается и впитывается с такой жадностью, с которой капля воды поглощается раскаленной почвой.
Во всяком случае, эта фильма «Гроза» – художественное событие.
Мать в русской литературе
Случайно, как это всегда бывает, стал перебирать в памяти русскую литературу. Стал искать:
– А где изображена, где прославлена в русской литературе сильная, самоотверженная материнская любовь?
А возник вопрос так:
Посмотрел я «Маленьких женщин» Олкотт на экране1. Видел там милую мать, которая так весело и славно обнимает четырех таких чистых девочек, таких одинаковых, таких разнообразных… Посмотрел, как эти девочки читают письмо от отца. Вспомнил еще целый ряд европейских и американских фильмов…
Итак, друг мой, читатель, где же в русской литературе изображена материнская любовь?
У Пушкина? Пушкин про мать, кажется, и не упоминает. Про няню – говорит много.
У Гоголя? Разве что только в плаче над милыми сынами – Андреем и Остапом старой казачки, пани Бульбы. А еще где? Нет, кажется.
У Толстого? Анна Каренина – любит Сережу… Любит телом, но все-таки ее судьба – ее собственная судьба… А где же судьба матери?.. Нет ведь… Не помню…
У Островского? Есть пьяные декламации Любима Торцова, есть такая мать, вроде как в «Бесприданнице». Есть мать в «Без вины виноватые». Но есть и Кабаниха… Но где же мать, настоящая мать, которая душу свою вдыхает в своих детей, которая думает только о них, которая борется за них, которая подымает их, где же такая книга о матери, о «самом святом», «самом чистом», и проч., которая бы каждого прочитавшего заставила бы посмотреть на свою живую мать, или посмотреть с уважением на ее портрет, если она уже умерла, и сказать:
– Ах, мать, мать!..
Ну, у Достоевского? Папашу пребезобразного Федора Павлыча Карамазова – мы имеем. А вот мать Карамазовых – та как-то ушла незаметно… Мать у Раскольникова? Это доброе существо – но где же мать, мать в высоком смысле. Не г-жа Мармеладова же!
Или русская литература забыла мать? Может ли быть такой, мягко выражаясь – ужас?
Правда, память выдвигает мне одну мать – это госпожа