Читать интересную книгу Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство - Лев Давыдычев

— За меня волноваться не надо. Вот за Лапу…

— Какую лапу?

— Мальчишка-то в синяках.

— Лапа, Лапа… — Иван Варфоломеевич задумался, припоминая. — Подожди, подожди… Это же твоё детское прозвище!

— Совпадение, совпадение, — растерянно пробормотал «Илларион Венедиктович». — А может, я так стал его называть. Не помню.

— Не помнишь? Не нравится мне это, — озабоченно признался Иван Варфоломеевич.

— Да ведь мелочь же это! Чего ей придавать значение?

— Тут любая мелочь грозит… Вот явится Гордеюшка, решим, что с тобой делать. А как тебе мой Серёженька? Ну, самое общее впечатление?

— Нормальное, — теперь уже тяжко вздохнул «Илларион Венедиктович». — Вполне, вполне нормальное…

— А чего пыхтишь?

— Да настроение…

— Сам виноват! — довольно резко произнес Иван Варфоломеевич. — Конечно, теперь тебе не сладко придётся. Будут тебя наблюдать, изучать… Вот. и вернулся в детство! Да и мне ты задачу задал. Ведь пока абсолютно неизвестно, ЧТО с тобой получилось и ещё получится! Может быть, свершилось величайшее научное открытие, может быть, ты превратишься… понятия не имею, что с тобой может стрястись!.. Мыши и морские свинки — это одно, а человек… Представляешь, какую ты взвалил на меня ответственность?

— Зато я теперь понимаю, — мрачно проговорил «Илларион Венедиктович», — что вернуться в детство невозможно, да и не надо. Если превратишься в ребёнка, а умом и душой останешься взрослым…

— Точнее, стариком, в твоем случае.

— Да-да… Ты ведь только наблюдать детство будешь, хотя, так сказать, и вблизи. А подлинных детских впечатлений и переживаний не испытаешь. Если же вернут тебе и детский ум, ты станешь ребёнком, а не в детство вернёшься.

— Поумнел, поумнел, Иллариоша! — искренне, хотя и с оттенком иронии, восхитился Иван Варфоломеевич. — Я некоторым образом теоретически принимал твою озабоченность судьбами дурных детей, твоё желание как-то практически участвовать в их перевоспитании…

— Противоестественная затея, — жёстко произнес «Илларион Венедиктович». — Детство прекрасно тем, что неповторимо… Его можно сохранить в памяти, в сердце…

— А старость? — Иван Варфоломеевич даже вскочил от волнения. — Как это ни странно звучит, но ведь и старость неповторима! Её тоже надо достойно и интересно прожить.

Тут раздался дверной звонок, и он поспешил в прихожую, и вернулся с Гордеем Васильевичем. Тот сразу чуть ли не закричал:

— Дураки! Честное слово, старые дураки! Прости, Роман, что я втянул тебя в эту склеротическую, маразматическую историю!

— Какой… Роман?! — поразился Иван Варфоломеевич. — Он куда-то ушёл… Что с тобой, Гордеюшка?

— Ма-а-ара-а-азм! Старческий, клинический, идиотический, умственно подагрический маразм! Иди, приведи себя в нормальный вид, — сказал Гордей Васильевич Роману, и тот вышел.

— Объясни мне, пожалуйста…

— Дай отдышаться… Подвёл я тебя, Иван… Поступил с тобой как последний негодяй, хотя мечтал только о том, чтобы помочь тебе. Не торопи меня; пожалуйста. У меня в голове, в душе — хаос! Ты меня презирать будешь и прав будешь!

— Пока, Гордеюшка, я слышу только сумбурный набор слов!

— Я позволил себе ввести тебя, ученого, в грандиознейшее заблуждение! Сейчас перед тобой был загримированный под Иллариона Роман!

— А… а… а для чего? А где сам Илларион?

— Он превратился в десятилетнего мальчика и сейчас сидит в ванной.

— Нет его там, — сказал вернувшийся Роман. — Его увела какая-то девочка. Уверяла, что ненадолго, а вот…

— Кошмар… — Иван Варфоломеевич не мог больше говорить, отпил воды из поданного Романом стакана. — Это же… чего же вы… Разыгрались! — презрительно продолжал он. — А вдруг сейчас с ним что-нибудь… Немедленно разыщите его! Иначе… иначе… Детей собираетесь перевоспитывать, а сами…

Гордей Васильевич попросил Романа посмотреть, нет ли Лапы где-нибудь поблизости, позвонил в лабораторию, велел немедленно привезти робота Дорогушу, заговорил и торопливо, и сбивчиво:

— Понимаешь, Иванушка, ты прав и… меня тоже пойми… Нет у меня сейчас возможности всё тебе объяснить… А ты имеешь право… если хочешь, даже обязан… презирать меня, проклинать, но… тут дела ещё серьёзнее, чем ты предполагаешь…

— Прости меня, Гордеюшка, — остановил его Иван Варфоломеевич. — Ни проклинать, ни презирать тебя я не собираюсь. Знаю: ты действовал из лучших побуждений. Но какое нагромождение нелепостей! Извини, глупостей, граничащих… Как ты посмел скрыть от меня Лапу?! Это ведь не твоё и даже не мое личное дело!

— Но ты — мое личное дело!

— Неправда!

— Разберемся… когда-нибудь… — почти неслышно сказал Гордей Васильевич, — Я хотел уберечь тебя… Я и до сих пор верю своему сердцу… Сейчас разыщем Лапу и…

— И ответь мне! — приказал Иван Варфоломеевич. — Ответь мне честно! Мой Серёженька имеет отношение к твоим действиям?

— Да. И больше меня об этом не спрашивай.

— Спа… си… бо. Но если ты болеешь за меня, то почему наносишь мне самый… убийственный удар?

— Ты мне отвечаешь тем же… — Гордей Васильевич был не в силах продолжать, Иван же Варфоломеевич деловито спросил:

— А зачем тебе Дорогуша?

Не поднимая головы, но заставив себя поднять бессильно опавшие руки и положить их на колени, Гордей Васильевич глухо объяснил:

— Он быстро найдет Лапу. И практически всё ещё можно исправить.

Вернулся Роман и обеспокоенно сообщил:

— Одна девочка видела, как Лапа и девочка, которая недавно сюда приходила, сели в такси на ближайшей стоянке. Что бы это могло означать? Как можно объяснить поведение моего отца?

— Это уже не твой отец, — жёстко ответил Иван Варфоломеевич, — вполне возможно, что он действует уже как десятилетний мальчишка.

— Рома, — позвал Гордей Васильевич по-прежнему глухим, заметно прерывистым голосом, — у Дорогуши великолепная зрительная память. И есть в нём великолепное устройство, которое помогает ему довольно быстро находить предметы и людей. Прошу тебя, нарисуй на своем лице синяки.

— Это значительно проще, чем выдавать себя за своего отца, — насмешливо сказал Роман и вышел.

Шофер привёл Дорогушу. Гордей Васильевич нажал в нём несколько кнопок, что-то подкрутил, а когда вернулся Роман, приказал, четко произнося каждое слово:

— Запомни это лицо. Найди мальчика с таким лицом.

— Вас понял, — ответил Дорогуша. — Приступаю к поискам.

— Поедешь в машине. Будешь указывать шоферу направление.

— Вас понял.

Когда шофер ушёл с ним, Роман спросил:

— И вы надеетесь, что робот…

— Уверен, — твёрдо ответил Гордей Васильевич. — Это у него здорово получается.

— Всегда ты был чудаком, Гордеюшка, — невесело, но уже мягко проговорил Иван Варфоломеевич. — Роман, неси шахматы. Хоть немного отвлечемся. А ты, Гордеюшка, прости меня за несдержанность.

— Что ты, Иванушка… Я перед тобой виноват…

Сейчас я попытаюсь, уважаемые читатели, объяснить вам поведение Гордея Васильевича, в котором кое-кому из вас может показаться многое непонятным. Но это лишь на первый взгляд. Помнится, я уже сообщал, и не однажды, что Гордей Васильевич почему-то сразу был абсолютно убежден, что Сергей Иванович — никакой не сын его старого друга, а самый, так сказать, обыкновенный агент иностранной разведки. Его к нам забросили с целью немедленно выкрасть секрет изобретения Ивана Варфоломеевича. А тут ещё неожиданно обнаружилось, что границы применения эликсира грандиозус наоборотус невероятно расширились. А подлинное лицо Сергея Ивановича будет, вполне возможно, выяснено уже завтра (и в этом известное значение будет иметь детское фото Серёженьки подлинного). И Гордей Васильевич старался хотя бы до завтра оттянуть время. Ему думалось, хотя он больше доверял сердцу, чем разуму, что сумеет как-то смягчить удар, который готовит судьба его дорогому другу. И ещё он боялся, очень тревожился, что сегодня же, пользуясь доверчивостью своего так называемого отца, Серёженька попытается завладеть секретом его выдающегося изобретения.

И тут вдруг ученого словно озарило: он понял, что не такой уж простак Иван Варфоломеевич, и тем более у него хватит мужества достойно встретить удар судьбы.

А Дорогуша сейчас ехал в машине на поиски Лапы. В металлической голове робота попискивало, жужжало, гудело.

Он изредка обращался к шоферу:

— Попрошу налево… попрошу прямо… Попрошу ещё раз налево…

Трудность поиска заключалась в том, что Дорогуша, вернее, его великолепный электронный мозг, замечательные электронные глаза должны были обнаружить, причем на расстоянии до пяти километров, лицо Лапы, чего пока не удавалось. Пока оно улавливалось либо в профиль, либо чаще Лапа оказывался к Дорогуше затылком.