Лула де Оланда согласился, но когда тот уехал, раскаялся в своем поступке. Выходит, жители его энженьо будут голосовать за соседа? Луле это было неприятно. К тому же в этот день Амелия сообщила ему новость, которая привела его в бешенство. Она сказала, что Ненем питает симпатию к прокурору Пилара. Луле было известно, что молодой человек из простой семьи. Отец его был портным в Параибе. Лула раскричался так, что весь дом содрогался от его криков. Он хотел поговорить с дочерью, но та заперлась у себя и плакала. Дона Оливия на крики сеу Лулы не реагировала; она говорила, все еще обращаясь к капитану Томасу:
— Замолчи, отец. Я шью тебе саван.
Сеу Лула в бешенстве продолжал браниться. Лучше ему увидеть дочь в гробу, чем замужем за человеком без рода и племени. Жена пыталась возразить, но ее слабый голос тонул в яростном крике полковника. Не смолкала и дона Оливия; она пела, а Лула рычал. Хриплый голос доны Оливии неутомимо напевал: «Пила, пила, пильщик, пили древо господа бога». Дона Амелия сидела с дочерью в комнате. Девушка плакала. В гостиной продолжал ругаться отец, будто совершилось что-то невероятное. До нее отчетливо доносились его слова:
— Флиртовать с прощелыгой! Чтобы моя дочь путалась с кем попало из Пилара… этого я не допущу! Амелия, иди сюда с этой девчонкой.
Амелия, плача, вошла в гостиную и увидела искаженное от злобы лицо сеу Лулы.
— Позови сюда эту девчонку!
Ненем появилась в дверях, опустив голову, вся в слезах.
— Ты что плачешь, дочка? А? Кто тебя обидел? Не смей выходить замуж за этого прощелыгу, слышишь? По мне лучше, чтобы ты умерла.
Дона Оливия грустно напевала: «Пила, пила, пильщик, пили древо господа бога».
— Амелия, скажи этой несчастной, чтобы она перестала.
— Замолчи, отец. Я шью тебе саван.
Сеу Лула поднялся с кресла. Он хотел пройти по комнате, но вдруг остановился, ища руками опору, глаза его расширились, и он в судорогах рухнул на пол. Жена и дочь бросились к нему. Изо рта пошла пена, руки и ноги свело. Такого сильного припадка еще никогда не было. Лула не успокаивался несколько дней. Даже дочь не могла войти в его спальню, он тут же на нее обрушивался с криками и бранью. Потом он замолк, его мучили угрызения совести, ярость его понемногу стихла. Он неподвижно лежал, вытянувшись в гамаке, и не слышно было даже скрипа петель на крюках. В комнате не было никаких признаков жизни. Еда, которую ему приносили, оставалась нетронутой. Каза-гранде Санта-Фе погрузилась в мертвую тишину. Все молчали. Даже дона Оливия дала поглотить себя тишине.
Полковник Лула де Оланда ушел в себя, точно морская улитка в раковину. Иногда он поднимался. Ввалившиеся глаза, длинные волосы делали его похожим на привидение. Тихий, смиренный Лула держался так, будто его жизнь зависела от других. Он садился на крыльце, откуда открывался вид на Санта-Фе. Земля была покрыта цветами. Старая, почерневшая от дыма труба сахарного завода и грязный навес не могли омрачить прекрасного утра, которое воспевали птицы в ярких лучах солнца. Жизнь возвращалась к хозяину энженьо, вливая силы в его одеревеневшее тело и измученную душу. А с ней возвращалась и вера в бога, избавлявшая его от болезни и одиночества. Бог снова брал его под свою защиту. Бесконечные молитвы захватили его целиком. Жена и дочь сопровождали Лулу на все церковные богослужения, присутствовали при утомительном чтении молитвенника; он читал медленно, растягивая слова. С каждым днем мысль, что роман Ненем с прокурором продолжается, становилась все мучительней и мучительней. Подозрения не оставляли его ни на минуту. Однажды, когда он увидел молодого человека верхом на красивой лошади, проезжавшего мимо его дома по направлению к Санта-Розе, Лула де Оланда вообразил, что за его спиной готовится предательство, что Ненем и Амелия сговорились против него. Он дождался, пока тот исчез за поворотом дороги, и пошел взглянуть, не сидит ли дочь у окна, выходящего в сад. Ненем, с распущенными белокурыми волосами, сидела именно там, облокотившись на подоконник. Сеу Лула, увидев ее, не мог сдержать своей злобы и крикнул:
— Ах ты, бесстыдница! Я так и знал, что ты поджидаешь тут этого щенка.
Пораженная Ненем не смогла вымолвить ни слова. Зашла дона Амелия узнать, в чем дело.
— А, и ты тут? Значит, вы сговорились?
— О чем ты, Лула?
— Вы надеетесь меня обмануть? Иди к себе, Ненем!
Дона Амелия осталась с мужем наедине. Наступило тягостное молчание. Разговор начал Лула:
— Я все знаю, Амелия. Вы хотели обмануть меня. Верно?
Дона Амелия ответила мягко, но голос ее дрожал:
— Перестань, Лула, ты же видишь, ничего не случилось. Тебе все померещилось.
— Ничего не померещилось, Амелия. Вы меня не обманете.
И сурово добавил:
— Если эта девчонка пойдет замуж за прокурора, я убью ее! Слышишь, Амелия?
И вышел на крыльцо. Был мягкий июньский вечер, леса оделись в зеленый наряд, поля запестрели цветами. По дороге двигался обоз с кашасой. Один из возчиков остановился поговорить с полковником Лулой. Это был человек из Гойаны, старый знакомый капитана Томаса.
— Полковник, у вас не найдется лишнего сахара?
Сеу Лула сделал над собой страшное усилие, чтобы ответить:
— Нет, сеу Феликс. Я продал все в сертан.
Однако возчик не собирался уходить.
— А нет ли у вас, полковник, землицы, которую бы вы сдали моему брату в аренду? Он человек работящий, но его преследуют в Гойане. Он прикончил там одного типа за то, что тот обесчестил его дочь. Семья, полковник, — дьявольская штука.
Эта история заинтересовала Лулу, и он пожелал узнать подробнее, как все было.
— Парень, который обесчестил девушку, был женат. Вот брат его и прирезал. Прямо на улице. Теперь брата преследуют по милости одного хозяина энженьо, который покровительствовал тому негодяю.
Сеу Лула согласился дать участок брату старого Феликса. Когда старик ушел, он начал размышлять о Ненем. Он не позволит, чтобы его дочь, которую он с любовью воспитывал, вышла замуж за какого-то проходимца, сына портного. Нет, он помешает этому, чего бы это ему ни стоило. Смог же несчастный брат Феликса разделаться с наглецом, который обесчестил его дочь. Чем он хуже? Да, он убьет нахала! — Он одинокий больной человек, у него нет такого богатства, как у Жозе Паулино, но он сумеет защитить свою дочь ценой собственной жизни и умереть, если понадобится. Каза-гранде была погружена в темноту; голос свояченицы начал досаждать ему: хриплый, повторяющий каждый день одно и то же. Он никогда не придавал значения тому, что