– Натка… Ли… Это… что? – он стоял, быстро моргая от растерянности, и портфель перевесился у него под рукой, норовя выскочить тем временем из-под мышки. – Вы чего здесь устроили, девочки?
Но его уже никто не боялся. Судя по переходу на имена и распущенному на шее галстуку, свой рабочий день директор школы считал оконченным, а как воспитатель, пусть даже с портфелем в руках, он решительно ничего строгого из себя не представлял.
– Матвей Изольдович, мы… – Наташа встала с корточек, обернулась и не успела произнести дежурное «больше не будем»: её готовый просить прощения взгляд и наивная улыбка пришлись на захлопнувшуюся уже дверь…
Через тридцать пронзительно долгих секунд директор школы робко постучал в двери собственного кабинета: «Девочки… можно?». И, появившись, абсолютно не знал, куда себя деть, а лишь промокал большим клетчатым платком всё потеющий лоб и повторял «Всё прибрали…. Ага…. Молодцы… Теперь интерьер…». Эту фразу он, похоже, придумывал, когда только входил первый раз в кабинет.
Интерьер состоял из лёгкой сиреневой занавески на окно, огромного, во всю стену, листа диаграммы школьных показателей, портрета Антона Макаренко и принесённой Наташей со склада запылившейся репродукции с картины Шишкина “Рожь” («Матвей Изольдович, скучно же! Пусть хоть маленькая картинка пока повисит, а потом я вам ещё лучше сама нарисую!»).
Лика, забравшись на стул, вешала всё на торчавшие с прошлого года в стене гвозди, Наташа подавала, что прийдётся, а директор поддерживал Лику за талию, потому что сам он со своей комплекцией на жалобно поскрипывающий стул взобраться никак не мог.
Спокойно пришёлся на своё привычное место только всегда скромно улыбающийся педагог всех времён и народов. Занавеска же постоянно соскакивала с навешенных уже деревянных колец и несколько раз, вообще, чуть не оборвалась полностью. К тому же карниз был под самым потолком, и Лике приходилось всё время тянуться изо всех сил вверх. Из-за этого её длинная спортивная майка задиралась, задиралась, задиралась… пока взиравший вверх и искренне переживавший за Лику Матвей Изольдович не ощутил у себя под ладонью упругий голый живот… Лишь Наташа заметила, как он слегка покраснел и стремительно одёрнул на Лике маечку. Но работа кипела, и процедуру одёргивания пришлось повторить ещё трижды.
– Фух! – измученная Лика соскочила со стула на пол, под тёмной чёлкой на лбу её выступили капельки пота. – Матвей Изольдович, я не буду диаграмму эту вешать! Зачем она нужна, такая громадина! Давайте Наташину картинку повесим и всё!
– Ли… лапочка… как же! – Матвей Изольдович в который уж раз за день был потерян и смят. – Без диаграммы это не кабинет будет, а вообще неизвестно что! Ну, хорошо, я сам повешу. Только подайте мне…
Он стал снимать пиджак, примериваясь взобраться на стул.
– Нет, я вас не пущу! – Лика опередила его, мгновенно присев перед ним на краешек подрассохшейся школьной мебели. – Стулья сначала нормальные сделайте в мастерской, а потом будете на них карабкаться! Наташ, тащи уже эту простыню, попробуем…
Наташа прыснула, представив, как всё-таки Матвей Изольдович будет карабкаться на стул, когда его сделают нормальным в мастерской, и стала разворачивать свисающую со стола сложенную вчетверо диаграмму.
Диаграмма захлёстывала своими устремлёнными ввысь показателями всех по очереди и одновременно. Расшатавшиеся гвозди норовили выскочить из стены, Лика тихонько бубнила что-то себе под нос, а Наташа от души хохотала каждый раз, когда сорвавшийся один или другой край укутывал Лику с Матвеем Изольдовичем в подобие готовой к открытию скульптуры какого-нибудь памятника.
Когда приступы хохота немного схлынули, Наташа озабоченно уставилась на вешающих образцово-показательные достижения: Лика изо всех сил тянулась, закрепляя противоположный от неё край на последнем гвозде, с Матвея Изольдовича пот лил в три ручья, а его пухлая растопыренная ладонь крепко сжимала через спортивные трусы Ликину попу…
– Матвей Изольдович, а, правда, вы подглядываете за девочками? – тихо спросила посерьёзневшая вдруг Наташа, и директор чуть не выпустил поддерживаемую Лику из рук.
– Наташка, не балуйся! – воскликнула пошатнувшаяся на стуле Лика.
– Нет, не правда! – произнёс Матвей Изольдович, стараясь всё-таки удержать Лику в её полуакробатическом этюде.
– Нет – правда!
– Нет – не правда!
– Нет – да…
Наташа села на директорский стол, Матвей Изольдович выпустил из рук переливающиеся под трусами булочки, и Лика, повесив, наконец, безумную диаграмму, облегчённо спрыгнула со стула.
– С чего ты взяла?
– А чего вы сидите в кустах каждый раз, когда мы купаемся ночью?
Да, это был общеизвестный детдомовский ненорматив: летом в дежурство Матвея Изольдовича можно было сбега́ть на ночной пляж их маленькой речки. Всеми остальными ночами двери детского дома с вечера накрепко закрывались, а вот строгий директор школы и безответственный воспитатель Матвей Изольдович любил попить чайку в сторожке у приветливой Марьи Ипатьевны. Правда, негласно им оставлялся за себя какой-нибудь дежурный из мелкашей, который и сообщал через полчаса-час после свершившегося ночного побега о случившемся, зачастую сам перед этим вдоволь набрызгавшись в тёплой ночной воде. Тогда Матвей Изольдович схватывался за сердце и торопился на берег…
– Я – чтобы никто не утонул!
– Матвей Изольдович, вы что! – Наташа даже сделала “страшные” глаза. – У нас же воробью по колено! В нашей речке утонуть может только лягушка, да и то если прыгнет с разбегу!
– Наташк, ты дурочка! – вступилась за директора Лика, снова сидя на подоконнике и, отдыхая от вешаний, потягиваясь на тёплом ветру. – Матвей Изольдович просто на реку ходит смотреть, а не на вас, глупых малявок – он и без никого там бывает сидит. Скажи спасибо, что не загоняет вас сразу же по кроватям, как только увидит!
– Спасибо…– машинально восприняла добрый совет Наташа, но всё же не отстала: – А, всё равно, ведь подглядываете же, Матвей Изольдович, да? Подглядываете? Подглядываете?
– Нет!
– Почему?
– Там видно плохо…
Наташа счастливо заулыбалась от нечаянно вытянутого ею полупризнания. Потом сосредоточилась вновь, слегка даже нахмурив бровки:
– Ну и что же! А я вам, может, и так могу показать… когда хорошо видно…
– Врёшь!
– Не вру!
Наташа подпрыгнула на столе, спрыгивая на пол, задрала подол платьица и стремительно дёрнула свои трусики вниз до коленок, а затем снова подняла упавший им вслед край одежды. Писька-стрелочка в мягком полудетском пушке предстала пред очи директора школы во всей красе. «Вот!».
Стоявший всё это время Матвей Изольдович обессиленно опустился на стул. Потом поднялся, потом вновь опустился, вытирая голову своим влажным платком и не в силах отвести прикованный взгляд от голой Наташиной письки. Потом снова встал, легко приподнял Наташу за талию и усадил на свой стол. Шагнув к дверям, он щёлкнул ключом в замке, вернулся и спустил позаимствованные у Лики “праздничные” Наташины трусики до её босоножек. Наташа тут же широко раздвинула в стороны коленки, трусики свалились на пол совсем, а Наташа потянула себя за губки пальчиками обеих ладошек, давая Матвею Изольдовичу возможность получше всё рассмотреть. Директор школы держался за её голые коленки и смотрел, замерев…
Лика задёрнула сиреневую занавеску на окне и подошла к обоим не шевелящимся, будто играющим в “Замри!”, Матвею Изольдовичу и Наташе. Она бережно подняла свои упавшие с Наташи трусики и поцеловала её в плечико. Наташа забралась на стол с босоножками и чуть приподняла попку, по-прежнему сильно растягивая письку за влажные губки. «Ещё немножко…», Матвей Изольдович сам двумя пальцами потянул за створки, разворачивая небольшое влагалище, на самом входе в которое были видны розовые краешки оставшиеся от её девчачьей плевы, «Какая писечка!.. А сисечки дашь посмотреть?..». «Ага!», – Наташа завозилась с краем платья, пытаясь поднять его выше; Лика пришла на помощь и через голову сняла с неё платье совсем. На директора смешно уставились две лишь чуть округлённые сисечки, а из тугого воротника платья выскочила взлохмаченная Наташина голова:
– Ой, а что это у вас, Матвей Изольдович? – взгляд Наташи был упёрт в приобретшую объём ширинку штанов директора школы.
– Да тут вот такое дело! – директор неловко покопался в ширинке, расстегнул пояс и приопустил вниз штаны.
«Такое дело» Матвея Изольдовича из-за тесноты трусов ещё висело вниз, но было надуто уже больше, чем на десять сантиметров. Наташа завороженно потянулась рукой и сжала под директорским животиком горячее мягкое тело. Член тут же обрёл упругость и добавил к размеру ещё с величину Наташиного кулачка, твёрдо уставившись разрезом глазка на багровой головке прямо в её животик с поблёскивающей под ним розовой щелкой.