майском поле, светлую, радостную.
Ржание и топот ворвались прямо в сладкий предрассветный сон вместе с окриками «Стой!», «Куда!», «Шайтан!». Кричали все – и красноармейцы, растерянные и растрепанные, и басмачи, гарцующие на конях с винтовками наперевес. Жока выскочил наружу босиком, угодил прямиком в лужу, ойкнул от прострелившего насквозь холода.
– В чем дело?
– Напали! Шакалы! Хотели лошадей угнать, порубить сонных. Наши не прозевали! – Ванятко застегивал на ходу гимнастерку. – Давай в погоню, братцы.
– По коням! – недружно неслось с разных сторон.
– Стреляй!
– Далеко ушли, промажешь.
Жока оседлал коня непослушными руками, нырнул в палатку за сапогами, нацепил на босу ногу – время галопировало в сторону предрассветного тумана на сытых конях и постреливало для острастки по звездам. Он вскочил в седло, натянул поводья. Холодный ветер горстями забрасывал за пазуху влагу, штаны намокли от мокрой шерсти.
– Уйдут, засранцы, – весело кричал Ванятко.
– Стреляй, – в ответ ему закричал Жока, вытянув шею вперед, как будто помогал этим коню скакать быстрее.
Несколько одиночных выстрелов ничего не изменили, не сделали утро более шумным, просто растворились в бешеной скачке. Пули уходили в заросли полыни, очертания врагов не приближались. Из-за крутого поворота на них выпрыгнули выщербленные древние плиты, капище, утыканное обветренными, сглаженными временем камнями, и огромный мазар, или скорее склеп, срощенный из пяти разновеликих куполов.
Басмачи повернули туда. «Хотят спешится и дать бой», – подумал Евгений. Перспективы не радовали. Если враг укроется за каменным строением и начнет отстреливаться, многие могут пострадать, а выковырять их – непростая задача. Мазар – тот же дзот. Можно вести осаду сутками, а у них ни припасов, ни даже портянок в сапогах. Еще пять минут безнадежного преследования, и силуэты всадников скучковались позади первых каменных построек. Красноармейцы заняли круговую оборону, укрываясь за первым приглянувшимся камнем. Из-за древнего кладбища показались одинокие, вольно пасущиеся кони. «Все, начнется стрельба». Жокина рука уже сама взводила затвор винтовки.
– Всем на землю, – громко приказал он, – целься!
Из самого большого мазара, высокого, с восемью арками и празднично сияющим в утренних лучах куполом, показалась винтовка. Пока молчала – видимо, поудобнее устраивалась на вольготной позиции.
Жока разглядывал сооружение, прикидывал, как бы половчее его окружить. Несуразное строение, но дивное: просторный центральный склеп и со всех сторон от него цветочком – повыше и поуже, восьмиугольные, овальные, квадратные, сложенные из разных пород. Обглоданные временем дыры зияли там, где искрошился мягкий песчаник, а тускло поблескивающий, отшлифованный временем гранит стоял как ни в чем не бывало. Кое-где еще удавалось различить резьбу, а в стрельчатых проемах даже сохранились кусочки мозаики. Почерк древности; рядом с таким человеческая жизнь умещалась в песчинку, а мысли, напротив, обретали вес и плотность.
– Как их подпустили? – Он ткнул локтем Ванятку; вопрос не давал покоя.
– Да не их, а Жанибека. Он прискакал, окликнул, как свой, мы и купились. Они напали на караульных, но те успели дать сигнал.
– Эх, сука, а мы к ним по‐человечески. – Жока жалел о том, что распинался перед этой Айсулу с томными, как будто вырезанными в слоновой кости глазами, с маленьким носиком, закругленным на конце, как у новорожденного ягненка. Притворилась сочувствующей, а сама‐то сестра предателя – наверное, выведать что‐то хотела.
Первый выстрел распугал ворон. Ответный – высек искру из камня. И еще, и снова, и раз за разом.
Перестрелка продолжалась уже больше получаса. Казалось, у басмачей было вволю боеприпасов и терпения. Они стреляли редко, но метко, не позволяя осаждающим приблизиться или высунуться из‐за камней и прицелиться. От мазара летела каменная крошка, заботливо вырезанные в камне, многократно повторенные тамги потеряли первоначальный вид. Затейливая арабская вязь по верхнему краю полностью утратила свою плавную певучесть, щерилась острыми краями. Священные буквы Корана сыпались ранеными и убитыми птицами со своего векового пьедестала. Кусочки слюды, вставленные в геометрическом порядке, облетали, как капли утренней росы. Через час было трудно узнать надгробие, избитое и изгаженное ненавистью. Постепенно возня и выстрелы басмачей умолкли. Красноармейцы не сразу поняли, что в ответ никто не стреляет, полежали еще какое‐то время, для острастки постреливая по окнам, проверяя. Тишина.
Коротышка Айбол не выдержал первым. Он, крадучись, пробрался от одного рассыпающегося камня к другому, дальше и дальше, осторожно выглянул, потом смелее, наконец призывно махнул рукой товарищам. Бойцы подошли, опасливо озираясь по сторонам. Не может быть, чтобы всех уложили. Никто ведь не выходил с поднятыми руками, куда же делся неприятель? Секрет открылся уже внутри искалеченного мазара. Под надгробной плитой, игравшей роль поворотного камня, темнел лаз. Басмачи, вероятно, долго разбирали спрессовавшиеся камни и грунт, а потом, освободив дорогу, попросту сбежали.
– Пойдем за ними? – спросил Айбол, показывая вниз на кривые земляные ступеньки, ведущие в черную дыру.
– Зачем? Вон как сквозит оттуда. Знамо дело, братцы, это просто проход. Они уже вылезли в другом месте и ускакали. – Ванятко в сердцах топнул ногой, осыпав краешек подземного лаза. – Если полезем в эту дыру, они нас по одному перестреляют, как зайцев, – пояснил он сквозь зубы, видя, что товарищи, не остыв от погони, готовы ломиться в опасную ловушку, не разбирая, чьей кровью пахнет этот путь.
– А вдруг они здесь сидят, да, под землей? – Недоверчивый Айбол не желал отступать.
– И что? Под пули лезть? Располовинимся. Ты оставайся здесь с полудюжиной, а мы обследуем берег: ход должен выходить к обрыву.
Ожидания оправдались: лаз тянулся с полверсты и заканчивался несуразным ласточкиным гнездом на высоком обрыве. Под ним натоптано: держали запасных коней, готовились к отступлению. Конечно, отсюда легко уходить незамеченными. Вдоль по руслу и дальше, дальше. Вода замоет следы, обмотанные тряпьем копыта не нашумят звонким цокотом по речным камням, сизое небо скроет тусклые отблески вороненой стали. И снова в бой.
Евгений перевязал тряпицей оцарапанную голову и направил коня в аул разбираться с предателями. Айсулу, завидев его впереди, обрадовалась.
– Чему лыбишься, курва? – грубо завопил Ванятко.
Она смутилась, пробормотала – мол, рада видеть живыми. На нее никто не обратил внимания. Жанибека в ауле уже и след простыл – ясно, чуял, что запахло жареным. Старика с сыновьями связали, кинули в телегу и повезли в Лебяжье. Потом подумали и забрали до кучи снох, детишек и Айсулу в придачу.
– Куда вы нас везете? – В ее взгляде не замечалось тревоги, скорее непонятное спокойствие и тихая радость.
– Понятно куда. Туда, где место предателям и контре.
– А скоро отпустите? Я мечтаю попасть в Семипалатинскую коммуну.
– Ха, в Семипалатинск ты попадешь, только в тюрьму… – огрызнулся Евгений.
Глава 12
Лето свирепствовало, охаживало горячим