его Екатерина Юрьевна. – Вот еще что… Попытайся порыскать кругом и найти свидетелей, видевших черную, потрепанную «копейку». Она должна быть где-то поблизости. Вернее, была. Скорее всего, именно на этой машине приехал и уехал убийца.
– С завтрашнего дня подаю рапорт на перевод в «полицию нравов», – истово перекрестился Алексеев, – и иду к вам подмастерьем… А что это с вами за старичок такой бодренький, Екатерина Юрьевна? Аль секрет?
– Писатель… Так получилось…
– Писатель, – скривился Алексеев, – у меня на них скоро аллергия выработается.
– Беги-беги, – отпустила его Беликова и медленно побрела во двор, туда, где у дверей издательства остывало тело женщины, с которой она говорила еще утром. Постовые, видимо, знали ее в лицо и пропустили беспрепятственно. Не отвечая на приветствия многочисленных знакомых и коллег, подошла к трупу, близоруко щурясь, вгляделась в искаженное смертью лицо…
– Прости, – едва слышно прошептала она, – утром я плохо о тебе подумала… А видишь, как все обернулось… ты уж не обижайся на меня, старуху…
И, ссутулившись, по-старчески шаркая ногами, побрела прочь.
Всю обратную дорогу они молчали. У самого дома Смоляков не выдержал:
– Объясните! Объясните мне, Екатерина Юрьевна, что вы так переживаете? Да, я – циник! Жестокий и бездушный циник, но ведь и вы не мать Тереза, а жертвы не ваши дети и внуки! Я понять хочу!
– Опять сегодня не засну, – отвлеченно посмотрела на него Беликова. – Пью, пью снотворное, а все маюсь бессонницей… Объяснить? Сложно это. Я могла бы рассказать вам одну историю, но она очень длинная – утомлю.
– Ничего, – решительно сказал Смоляков, – я сова, работаю ночами, а у вас, как сами признались, – бессонница. Так куда нам спешить?
– Ну, хорошо, – сказала Екатерина Юрьевна, – только давайте уж войдем в квартиру, а то в машине как-то неудобно… Да и не один час мой рассказ займет. Он тяжелый и жестокий – вы к этому готовы?
– Не в институте для благородных девиц воспитывался, – по-стариковски брюзгливо ответил писатель, – как-никак бывший оперативник – всякого навидался.
– Тогда пойдемте, – кивнула Беликова и первая выбралась из машины. Заждавшиеся собаки встретили ее радостным лаем, но, почувствовав настроение хозяйки, разом смолкли и посмотрели на нее так жалобно, словно сами были в чем-то виноваты.
– Присаживайтесь, – указала Екатерина Юрьевна писателю на диван, – я пока заварю чай и начну рассказ… К нам в отдел иногда приходят журналисты, написать статью, снять передачу. Им кажется, что наш отдел – Клондайк жареных новостей… Как-то одна девчушка с телевидения попросила меня: «Расскажите о самом страшном случае в вашей работе». Я даже опешила. Потом задумалась и вспомнила. Правда, совсем не то, что она ждала… Вот эту историю я и хочу вам рассказать. Это было давно. Очень давно… Я только окончила институт и работала инспектором в отделе по делам несовершеннолетних, тут же, в Октябрьском РУВД, у полковника милиции Леонтьева Ивана Сергеевича. Его внук, кстати, ваш коллега, писатель. Тоже когда-то был опером… Вы простите, я рассказываю несколько сбивчиво – волнуюсь… Воспоминания «давно минувших дней»… И довелось именно мне опрашивать одну молоденькую девочку, которую местные оперативники привезли с преступления по тем временам страшного и невообразимого. Она была несовершеннолетней и по закону… Нет, я опять неправильно начала рассказ. Это – предыстория. А сама история случилась много позже… Ее звали, как и меня, – Катериной. И история ее началась лет десять назад, в самый разгар гласности и перестройки.
Часть 2
Един Законодатель и Судия, могущий спасти
и погубить; а ты кто, который судишь другого?
Соборное послание св. ап. Иакова. 4. 12
Катерина махала рукой вслед автобусу до тех пор, пока он не скрылся за поворотом.
– Ты словно не на три месяца с ней прощаешься, а на тридцать лет, – улыбнулся муж, – не в первый и не в последний раз она в пионерский лагерь едет. Уже через месяц на родительском собрании увидитесь.
– Прости, – виновато улыбнулась она, – ничего не могу с собой поделать, когда ее или тебя рядом нет, страшно становится…
– Мнительная ты, – ответил он, приобнимая жену за плечи, – куда же мы от тебя денемся? Такую жену и мамку еще поискать надо… Я даже удивляюсь иногда: что же ты со мной делаешь – почитай тринадцать лет женаты, а я все, как мальчишка, влюбленный. Может, ты – колдунья и привороты какие знаешь?
– Это приворот простой – любовью зовется. Для его сотворения не нужно ведьмой быть. Просто люблю я вас с Анжелой. Больше жизни люблю. Повезло мне. Так повезло, что сглазить боюсь. Муж – красавец, умница, непьющий и на все руки мастер, и дочка – отличница, помощница моя… Ох, да я же опаздываю, – спохватилась она, – я у начальства всего на пару часов отпросилась, а сама уже третий час гуляю… Леня, я тебе один подарок приготовила… Только не знаю, как сказать… Ты меня любишь?
– Ну, ты, мать, сегодня и вопросы задаешь, – покачал головой, – хочешь, чтобы я у тебя опять руки и сердца просил? А то ведь я могу… Естественно, люблю.
– Значит, поймешь, – сказала она, – нелегко было, мучилась страшно, словно вновь через этот ад прошла, но все же сделала… большое дело сделала… А ты, раз любишь, значит, поймешь…
– Ты о чем? – недоуменно вскинулся он.
– Вечером узнаешь, – пообещала она, – может, я и не решилась бы, но я так верила в вас…
– Что-то сегодня ты, мать, горазда загадки загадывать, – покачал он головой, – хорошо, подождем до вечера. Посмотрим, что ты там приготовила. Послушай, а ты, часом, не того… Мы прибавления семейства не ждем?
– Не совсем, – лукаво улыбнулась она, – это как посмотреть…
– Окончательно заинтриговала. Может, сейчас скажешь? А то, не ровен час, не дотерплю до вечера – умру от любопытства. Что без мужа-то делать будешь?
– Без тебя мне будет плохо, – серьезно ответила она и тут же улыбнулась, – но надеюсь на твое крепкое здоровье. Ты у меня вон какой бугай… Ну все, побежала я, а то начальство ругаться будет.
Она поцеловала мужа и поспешила к ближайшей остановке. Работала Катерина в хосписе – приюте для безнадежно больных. Работа была, без преувеличения сказать, страшная, требующая таких сил и такого мужества, что редко кто из обслуживающего персонала выдерживал больше двух-трех лет. Видеть бесконечные людские мучения, почти физически ощущать исходящую от людей боль, отчаяние, выслушивать исповеди, жалобы и обвинения полуобезумевших от страданий людей, провожать каждую неделю по нескольку уходящих в последний путь мучеников… Как много надо сил, чтобы