- Интересно, - вежливо ответила Ольга, подумав, что личная жизнь чукчей её не слишком интересует.
Она сейчас мыслями была довольно далеко от этого дома и Максима, ведь уже сегодня ночью ей предстоит пуститься в дальнюю и опасную дорогу.
- Ладно, я пошёл, - альфа потоптался на пороге, потом неожиданно шагнул назад, обнял женщину, ткнувшись носом ей в макушку, втянул запах, на миг замерев, а потом резко развернулся и вышел.
И что это было?
Умка сердито рыкнула: «Прощения просит».
Оля потрясла головой, отгоняя ненужные мысли - некогда, время поджимает.
Несмотря на разнообразие дел и впечатлений, день тянулся, как резиновый.
Оленеводы поставили у площади ярангу, развели костёр, разложили на доски дерн и подожгли его, а когда огонь разгорелся, с криками «О-эй! О-эй!» бросили горящий мох и угольки прямо в небольшое оленье стадо, которое подогнали поближе. Сразу после этого та самая пожилая чукчанка схватила тлеющие ветки и принялась махать ими на мужчин, пройдясь заодно и по оборотням.
Потом было жертвоприношение, после которого все мазали друг другу лоб, щёки и ладони свежей кровью – отгоняли злых духов.
Жарили печень, мясо оленя, на этом же костре потом сожгли рёбра жертвенного животного.
Дальше – северные танцы под звуки бубна.
И в завершение первого дня праздника на том месте, где жгли костёр, чукчи посадили маленький кустик ивы, накрыв его сверху чем-то вроде палатки из дёрна и веток.
- Зачем это? – Ольга слегка устала от переживаний и впечатлений, с нетерпением ожидая ночи.
- Если по весне зазеленеет, значит, род местных жителей будет процветать. Чтобы лучше принялся, иву укрывают земляной ярангой, - объяснила одна из волчиц.
Луна, двадцать первый век на дворе, а тут – жертвоприношения, женщина – сядь и молчи, обычаи, которым триста лет в обед…
Покачав головой, волчица отошла, осторожно осматриваясь – не видать ли Максима?
Оля несколько раз за день издалека видела мужа, который не подходил к ней, только смотрел, обжигая взглядом. Миг-другой, и волк отворачивается, а потом и вовсе исчезает, оставив женщину в растрёпанных чувствах.
Кажется, Умка права, Максим всерьёз собирается за ней ухаживать. Видимо, решил дождаться окончания праздника, а потом открыть на волчицу сезон охоты.
Женщина усмехнулась – поздно, да и не нужно ей это! До оговорённого срока остаётся всего несколько дней, если бы она уже не решила уйти, он, так и так, ничего со своими взглядами и объятиями не добился бы.
Краем мелькнула мысль – может быть, не рисковать, а просто объявить ему, что не останется тут ни за что? Опасно же… Одна, в тундре. Потом люди – вдруг, они не захотят подобрать ничью «собаку», а решат пустить её на шкуру?
Умка заворчала.
Конечно, она им не позволит, но кто знает? Ведь в этом случае её план попасть на борт самолёта в виде летящей на выставку лайки, постигнет неудача.
Но остаться – тоже риск. Вдруг альфа откажется её отпускать? Да, дал слово, но… Она больше не хочет ему верить!
Потом, одно дело – если волк её отпустит, и совсем другое, если она сумеет уйти сама. Покажет ему, что прекрасно может обойтись без опеки, что сильная и умелая, а их испытание для неё – ерунда. Не засчитал – не больно-то и хотелось! Без всяких испытаний она способна пересечь тундру по одному своему желанию. Одна.
Наверное, это было глупо и по-детски, но воспоминания о порке раздирали душу. Нет, не из-за испытанной боли. Она – оборотень, боль терпеть умеет, один раз со сломанной ногой самостоятельно из тайги выбралась. Из-за унизительного ощущения беспомощности, когда она не смогла ему противостоять. Разложил, как щенка. И отшлёпал, как несмышлёного ребёнка. Это было обиднее всего. Лучше бы он её, волком, за загривок оттаскал и в шкуре дырок наставил! Ведь тогда и она смогла бы ему что-нибудь прокомпостировать в ответ. Это был бы бой, если не равных зверей, но почти в равных условиях, и получить выволочку в его процессе было бы не обидно.
Если она сможет уйти, то поднимет себе самооценку, докажет не только альфе, но и себе, что давно не щенок.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Свою цивильную одежду она нашла в доме – выстиранную, отглаженную. Кто этим занимался, так и не узнала, не поблагодарила. Наверняка, это Ирина позаботилась. Надо будет прислать ей подарок, на память, когда доберётся до дома и немного придёт в себя.
Дождавшись окончания танцев, Ольга ускользнула домой. Усталость навалилась так не вовремя, но поддаваться ей было никак нельзя!
Сначала она искупалась, потом, тщательно выбрав, надела бельё, колготки и сверху джинсы. Поколебавшись – прямо на голое тело натянула свитер, а сверху – любимый осенний плащ. Мама положила, хотя – зачем ей в тундре плащ? А на ноги – ботинки на толстой подошве. Пусть не такие красивые, зато прочные и удобные, как раз для слякотной московской осени.
Паспорт положила во внутренний карман плаща. Огляделась – ничего не забыла?
Мастерить куклу на кровати не стала. Зачем? Волки так и так мигом поймут, что она ушла. Тем более что волчица не сбегает, как нашкодившая шавка, а уходит, потому что сама так решила.
Осталось написать письмо мужу, и можно трогаться в путь.
Посёлок заснул, погасли все окна. Где-то в тундре вяло перелаивались чукотские лайки, огнями звёзд перемигивалось небо.
Оля закончила писать и положила письмо на стол так, чтобы Максим его сразу увидел.
Шагнула на улицу, прошла вдоль дома, потом – вдоль следующего, по дуге огибая площадь, где всё ещё шебуршились гости, чутко прислушиваясь и принюхиваясь. И когда оказалась в ста метрах от крайнего здания, перекинулась.
Белая волчица встряхнулась, потянулась, разминая, растягивая ноги, выгнула шею. Встряхнулась ещё раз.
На пару секунд задержала взгляд на посёлке, а потом тряхнула головой, решительно развернулась и взяла курс на юго-юго-восток.
Если оказавшись на испытании, Ольга не сразу сориентировалась, то сегодня ночью её будто бы кто-то вёл. Волчица бежала, не задумываясь, интуитивно чувствуя, что выбрала верное направление.
Нервная скатерть тундры стелилась под лапы зверя – россыпями камней, мягкими кочками, шапками мха, пружинящими пятнами ягеля, замерзшими лужами и островками снега. Ощутимо подмораживало, но плотный волчий мех и активное движение помогали сохранить тепло.
Зверь бежал, чутко прислушиваясь к звукам тундры – вон, пискнув от ужаса, чуть ли не из-под самых лап в свою норку метнулся лемминг. А там шли три волка, учуяли оборотня и замерли, не зная, как лучше поступить – прикинуться мёртвыми или быстрее уносить ноги.
Осветительные огни посёлка давно скрылись за горизонтом, морозный воздух обжигал лёгкие, понемногу скорость снижалась, после семи часов непрерывного движения, волчица стала уставать. Надо было хоть немного отдохнуть, но не на камнях же ложиться? Если бы было больше снега, она могла бы выкопать нору и поспать в тепле и безопасности, а так…
И стоило ей подумать про снег, как он пошел, засыпая землю, оседая на шкуре, укрывая следы. И мороз несколько отступил.
Внезапно она поняла, что эта местность, даже в темноте, даже под снегом, ей знакома – где-то в этих местах две недели назад Умка задрала оленя. Сейчас волчицу интересовали не остатки туши, хотя поесть она не отказалась бы, а две теплые шкуры, туго увязанные в свёрток.
Зверь остановился, принюхиваясь и вызывая в памяти ориентиры, а потом пошёл большим кругом, рассудив, что так он скорее обнаружит искомое место.
Скорее не вышло – ей пришлось пробегать почти полчаса, прежде чем волчица оказалась на том самом пригорке. От туши не осталось ничего, песцы даже кости растащили. А вот свёрток, придавленный камнями, никого из хищников не заинтересовал. Зверь перекинулся, и женщина, дрожа от холода – плащ и джинсы не грели совершенно – торопливо развязала аркан, размотала свёрток и, выбрав место за камнем, создававшим естественное укрытие, расстелила одну шкуру, поверх нее вторую, оставив один конец висеть на камне. И перекинулась обратно, после чего волчица легла на импровизированное ложе и зубами подтянула свободный край на себя. Спустя час ничто не указывало, что где-то тут спит усталый волк – снег благополучно засыпал и следы, и шкуру, превратив убежище в теплую и уютную нору.