наган, камушки и золото. Они даже ружьё охотничье с собой забрали и обпиленную в обрез двустволку, прикопанную в огороде. На чердаке Митрич просидел весь день, отогреваясь и ожидая, когда появится Пашка, но тот не пришёл. Рана снова открылась, её Сомов залепил кое-как воском, примеряясь в мутном зеркальце.
Дождавшись ночи и конца облавы, он двинулся к эстонской границе, но и тут его ждали неприятности — устроенные в дуплах деревьев схроны кто-то нашёл, не иначе как милиционеры с собаками постарались, триста семьдесят червонцев, заработанных в марте, и ещё почти пять тысяч рубликов, считая полученные от Фомы за сейфы, сгинули вместе с кое-каким припрятанным контрабандным товаром. За один день он потерял почти всё, что скопил за несколько лет.
Следующей ночью, голодный, с воспалившейся раной, он снова пересёк город, и добрался до Бочаровой слободы, к длинному одноэтажному бараку рядом со скотобойней. В бараке было восемнадцать отдельных комнат, выходящих в длинный коридор, который заканчивался общей кухней. Из кухни дверь вела на улицу, к стоящему во дворе дощатому туалету, возле которого бродили куры, барак обогревался трубами отопления, ведущими от скотобойни, так что в нём даже зимой было относительно тепло, от жильца к жильцу бродили стайки тараканов и клопов, пахло прогорклым маслом и несвежими носками, в одной из комнат кто-то громко стонал. Лампочки на потолке не было, если не окно в кухне, коридор оказался бы в кромешной темноте.
Митрич пнул ногой предпоследнюю дверь по правой стороне, та не поддалась, тогда он пошарил в кармане и вытащил набор отмычек. Левой рукой крутить проволочки было не так споро, как правой, но сувальдный замок сдался меньше чем через минуту, Сомов зашёл в комнату и захлопнул за собой дверь.
Оборванные обои застали, наверное, ещё Александра Третьего, по пятнам на них можно было проследить историю комнаты и то, чем питались её обитатели. Окно выходило во двор, аккурат на туалет, в тусклом свете, проникавшем через немытые стёкла, скудная обстановка казалась ещё беднее. Потёртый буфет с оторванными дверцами стоял почти пустой, на одной из полок валялся заплесневелый кусок хлеба, из мебели были ещё стол со сломанной ножкой, перетянутой какой-то грязной тряпкой, и кровать. На кровати лежала тощая женщина неопределённого возраста в замызганной кофте, с путанными жирными волосами, при виде гостя она попыталась встать, но упала обратно.
— Ты кто? — просипела она.
— Где Филин?
— Выпить есть?
Митрич достал четушку водки, протянул женщине, та ухватила её, жадно выпила.
— Подох Филин, третья неделя пошла. С моста гикнулся, паразит, — хозяйка комнаты потянулась, оценивающе посмотрела на Митрича. — Ты зачем это к одинокой даме в партаменты ввалился, а ну как снасильничать меня хочешь?
— Ты, курва, лучше скажи, где балабаны, которые мне Филин должен? Там же он их держал?
Женщина махнула рукой на обшарпанный буфет, сплюнула, отвернулась к стене и захрапела. Сомов вытащил из пустого рукава ломик, выломал у буфета нижнюю полку, перевернул — к ней были прикручены скобы, кроме них, ничего не было.
Митрич покачал ломик в руке, с сомнением глядя на женщину и решая, проломить ей голову сразу, или когда та проснётся и сможет на вопросы ответить. Оставаться в комнате не хотелось, но деваться ему было некуда, он пошарил по полкам, нашёл два относительно чистых сухаря, запихнул в рот, стащил хозяйку комнаты на пол, и улёгся на кровать.
В Запсковье его никто не искал, Митрич осмелел, и даже выходил из дома, женщина, которую все звали Нюркой, на квартиранта сначала косилась и даже выгнать пыталась, но получила в глаз, присмирела и готовила обеды из продуктов, которые Сомов добывал. Рану он кое-как залечил у ветеринара, тот вопросов не задавал, с Митричем они были знакомы ещё со старых времён.
— К доктору тебе надо, стало быть, — ветеринар промыл рану карболкой и зашивал обычной ниткой, — лихоманка начнётся, рукой не обойдёшься, смотри гной какой течёт. Опять связался с кривой дорожкой?
— Ты шей, — Митрич скрипел зубами и терпел. — Разберусь.
Но то ли организм у Сомова был крепкий, то ли карболка выжгла всех микробов, только рана болела меньше, хоть постреливала и чуть почернела. К концу недели он осмелел, и собрался по знакомым пройтись, долги старые собрать. Сделать это он решил ближе к вечеру, и немного трусил, но, казалось, его никто не искал, постовые скользили взглядом по картузу, накладной бороде и подвязанной тряпицей щеке, загипсованную руку Сомов спрятал под старый пиджак, на ногах носил стоптанные башмаки, и из толпы не выделялся, в такой одежде полгорода ходило. Постовой милиционер на углу Володарского и Милицейской уж на что за прохожими следил внимательно, и то только взглядом скользнул и отвернулся, выискивая в толпе карманников.
В торговых рядах Митрич нашёл лавку, где барыжили краденным почти в открытую, хозяина он знал, тот должен был ему двести девяносто рублей, правда, отдавать сначала не хотел, и только когда Сомов топорик вытащил, всё-таки должок вернул.
— Ищут тебя, — барыга клал на прилавок каждую бумажку как последнюю, — слух пошёл, что мусоров ты замочил.
— Ты пасть свою захлопни, — Митрич сгрёб деньги, — а то и сам закроешься. Есть что для меня?
— Послезавтра приходи, — лавочник выставил Сомова наружу. — Найдётся.
— Приду, — пообещал тот.
Делать этого Митрич не собирался, ясно было, что сдаст его барыга, или свои прикончат, или в милицию сдадут.
Пашку Сомов заприметил случайно возле рядов со снедью, родственничек ничуть о пропаже дяди не горевал, жрал, собака, пирог и квасом запивал. Как ни зол на него был Митрич, а других помощников найти было негде, Пашку он собирался разыскивать, а тут такая удача. Подождал, пока племянничек наестся, и зашагал за ним через Ольгинский мост в Завеличье. В руке у Пашки был пакет, парень в силу своего детского вида и сложения был идеальным посыльным, он перешёл реку, по Красноармейской набережной миновал адмотдел, где Митрич просидел несколько дней, перекрестился на перекрёстке у Климентьевской церкви, и свернул к больничке. Сомов не отставал, он старался идти поодаль, но Пашка особо и не оглядывался.
Парень зашёл в больничные ворота, остановил спешащую медсестричку, сделал жалобное лицо, показывая пакет, та погладила Пашку по голове, и скрылась за дверями больничного корпуса. А через пять минут оттуда же вышел мусор поганый, который его в камере подставил, в пижаме и сандалях. Пашка отдал ему пакет, получил подзатыльник, и