Читать интересную книгу Новый Мир ( № 6 2007) - Новый Мир Новый Мир

Тут уже можно подвести предварительный итог, состоящий в том, что под видом словаря могут скрываться романы, сборники эссе или статей, описания событий или людей, анекдоты, да и вообще все, что угодно. Чем же так притягивает уважаемых авторов словарная форма? Почему их так и тянет расположить свои статьи в алфавитном порядке?

Вспомним Катю Метелицу, которая, по существу, уже ответила на эти вопросы. Итак, во-первых, “для смеха”. Юмористический эффект возникает в тех случаях, когда содержание текста не соответствует академической форме словаря. Смешное загоняется в академический формат и от этого становится еще смешнее. По-видимому, по мнению Метелицы, наличие именных и предметных указателей смеховой эффект еще усиливает, доводит, так сказать, до надрыва животиков. Хотя здесь с ней можно и поспорить.

Во-вторых, “для солидности”. Словарная форма в некоторых случаях повышает академическую ценность текста. Скажем, словарь актуальных литературных понятий, безусловно, интереснее и важнее сборника статей литературного критика.

В-третьих, “для аккуратности”. Речь, как мне кажется, идет о следующем. В том случае, если текст не имеет четкой собственной структуры и распадается на много разных текстов, форма словаря скрепляет его, придает определенную значительность. Этот прием работает, если книга выросла из журнальных или газетных колонок, в общем-то не связанных между собой (разве что стилистически). Это, как ни странно, срабатывает и при подведении итогов за год. Алфавитный порядок событий и тем года оказывается как-то ярче и четче временнбого порядка, за которым-то не всегда строго и уследишь. В этом смысле удобно сравнить воплощение одной и той же идеи в разных форматах. Кажется, что год, представленный в журнале “Большой город” (словарь главных тем), выглядит как-то ярче, выпуклее и, главное, запоминается лучше, чем тот же год, предлагаемый журналом “Афиша” (что-то вроде новостной ленты или хроники). Формат словаря в этом смысле хорош по двум как бы противоположным причинам. С одной стороны, он структурирует текст, не имеющий никакой первоначальной структуры, то есть, по существу, задает некую композицию, связывает разрозненные эпизоды. С другой стороны, эта структура достаточно гибкая, она не искажает события, не навязывает каких-то дополнительных смыслов и позволяет включать в книгу новые эпизоды, если это потребуется.

Катя Метелица еще упоминала невроз, но его можно отнести на счет индивидуальных особенностей автора. Хотя нужно сказать еще одну важную вещь, а обозвать ее можно хоть неврозом, хоть как. И это, пожалуй, единственное, что объединяет все рассмотренные книги и журналы. И именно в этом можно усмотреть ту самую тенденцию, с которой и начался разговор. После прочтения всех названных текстов возникает устойчивое ощущение, что мир лучше познается через слова. Можно называть их модными, можно — ключевыми. Мы запоминаем не объемные события или сложные понятия, а отдельные слова, своего рода ярлыки для всевозможных явлений, и именно эти ярлыки храним в своей памяти, общественной или индивидуальной. Особенно удачны ярлыки в виде речевых клише (типа “Полная Кондопога” или “Конечно, Катя!”) и даже таких выражений, как “створаживание литературы”. Они хорошо запоминаются, легко вызывают воспоминания о прошлых событиях и, что немаловажно, эмоции, с ними связанные. Эти слова являются единицами хранения событий в нашей памяти и действуют как вспышки, мгновенно освещающие эти события. Поэтому гораздо ярче и действенней оказывается не просто текст, а текст, введенный через некое точное и запоминающееся слово; поэтому, в конце концов, писатели и дают художественным произведениям короткие названия.

Но названия романов и прочих текстов придумывает, как правило, один человек, и они могут быть удачными и неудачными и, что называется, провоцируют частные ассоциации. А вот ключевые слова в самых разных областях — от литературоведения до политики и вообще жизни в целом — возникают в результате нашей общей деятельности и всегда отражают некую общую и общезначимую реальность. Задача отдельного автора состоит не в том, чтобы их придумать, а в том, чтобы их отыскать в языке и культуре, вспомнить самому и тем самым вызвать ответную реакцию у читателя. Разговор о ключевых словах оказывается интересен всем тем, кто эти слова знает и у кого они вызывают соответствующие мысли, образы и эмоции. Одинаковые механизмы действуют в разговоре и о нашей жизни за год, и о нашей сегодняшней литературе.

А раз мир лучше познается через отдельные слова и выражения, то и форма словаря становится востребованной, ведь слова удобнее всего располагать в алфавитном порядке (для солидности и аккуратности). Вот и появляются пространные высказывания, в том числе и художественные, о литературе, о политике, просто о жизни “под видом словаря”. Тенденция, если уж говорить о тенденции, состоит в том, чтобы “говорить (или, точнее, писать) целыми словарями”. И поверьте моему лингвистическому опыту, высказывание в виде словаря гораздо убедительнее высказывания в виде кроссворда, не говоря уж о клепсидре (см. эпиграф).

 

1 Попался — это только так говорится. На самом деле мне заказали для него маленькую статью, вот он и попался.

2 Отклик на двухтомник С. Чупринина см. в настоящем номере журнала, в рубрике Аллы Латыниной “Комментарии”. (Примеч. ред.)

3 Наверняка можно было бы вспомнить что-то еще в таком роде, но я ограничусь этими книжками. Придирчивому книголюбу скажу только, что о Павиче я не забыл, просто Павич здесь абсолютно не к месту, хотя бы потому, что ему более или менее все равно, использовать ли форму словаря или, скажем, кроссворда (см. эпиграф), и поэтому в дальнейшем он упоминаться не будет.

4 Если говорить научно, то следует сопоставить словники и формат статей, но, поскольку о науке речь не идет, не будем лишний раз пугать читателя.

5 Это же замечание касается и книг Кати Метелицы, и журнала “Афиша”, которые, правда, прямо словарями не называются.

6 Замечательное столкновение разговорного “старик” и стандартной энциклопедической подачи в тексте заглавного слова.

7 Поскольку “дискурсу” предшествует “гламур”, нетрудно увидеть отсылку к роману В. Пелевина.

Словарь как литературный жанр

В середине 90-х обнаружилось, что дотоле активный критик Сергей Чупринин практически исчез с журнальных и газетных полос. Ну, с критиками это время от времени случается: кто уходит в литературоведение, кто в преподавание, кто в чиновники, кто в себя. Чупринин, выяснилось, ушел в библиографию: замыслил составить словарь всех ныне живущих писателей. Признаться, мне этот замысел показался маниловским и совершенно неосуществимым.

Дотошный и усердный С. А. Венгеров, подзабросивший свои историко- литературные штудии ради библиографии, так и увяз в своих великих замыслах, ни один не доведя до конца, а ведь и соратников успел привлечь, и Литературно-библиографический институт основать (хотя все эти выпуски “Критико-биографического словаря”, “Источников словаря русских писателей”, в которых можно запутаться, — все равно бесценное пособие для филологов). ХХ век приучил к тому, что внушительные словарные проекты осуществляются большим коллективом и растягиваются на десятки лет.

В то, что подобный словарь может составить один человек, вообще мало кто верил. Павел Басинский, например, признавался, что сам замысел Чупринина представлялся ему делом “во-первых, невозможным, во-вторых, странным и непонятным”. Тем не менее Чупринин, посрамив скептиков, в 2003 году выпустил толстенный двухтомник “Новая Россия: мир литературы”, содержащий более 14 тыс. имен. Удивленная литературная общественность ответила глубоким поклоном.

Александр Архангельский, вспомнив о том, что русская литература “оформилась и осознала себя таковой лишь после первого в отечественной истории опыта словаря современных российских литераторов”, составленного митрополитом Евгением (Болховитиновым), сравнил “самоотверженный труд” Чупринина с “болховитиновским подвигом”. Слово “подвиг” замелькало и в других газетных откликах. Павел Басинский, назвав справочник “апофеозом либерализма, в его новом, конца прошлого века, качестве — постмодернизме. (Никаких критериев! Никакой иерархии!)”, констатировал: “С. И. Чупринин попытался загнать в границы безграничную литературную культуру конца ХХ века. И победил!.. можно смело сказать: эпохальная книга”. И даже педантичный А. И. Рейтблат в своей припозднившейся статье (“Новое литературное обозрение”, 2005, № 76), обратив внимание на методологические просчеты автора как библиографа, признает новаторский замысел издания и “громадный информационный потенциал”.