в Париже и прикомандированный к Академии наук (и одновременно французский шпион) Алексей Юров и «архитектурного и шлюзного дела мастер» Иван Мичурин.
Смешение имен, чинов, карьер, поколений, знатности и «подлости» не дает однозначного ответа на вопрос, что заставило этих людей вступить в «политику». Можно отметить только отраженное во всех проектах осознание сословных шляхетских интересов. Но вопрос о власти расколол «генералитет». В числе членов Совета находилось два российских фельдмаршала – М. М. Голицын и В. В. Долгоруков. На стороне их противников оказался весь наличный «русский» состав высшего армейского командования: три генерал-лейтенанта и шесть генерал-майоров. На стороне «оппозиции» оказалось трое из шести сенаторов – И. Г. Головкин, В. Я. Новосильцев, А. М. Черкасский.
Среди подписавших «проект 364» мы находим: президентов нескольких коллегий и их советников; руководителей других учреждений (главу Доимочной канцелярии, обер-прокурора Синода; начальника Оружейной и Мастерской палаты). Таким образом, в рядах оппозиции оказалось руководство не только армии, но и центрального государственного аппарата. Наконец, в рядах оппозиции выступили влиятельные придворные – камергеры А. Г. Строганов, С. Г. Нарышкин, С. В. Лопухин; старый обер-гофмейстер Петра i и Екатерины i, бывший глава Дворцовой канцелярии М. Д. Олсуфьев и ее нынешний директор гофмейстер А. Елагин.
Как и о чем спорили дворяне в условиях небывалой «гласности»? Редкие письма и следственные дела эпохи донесли до нас отзвуки дискуссий. Вице-президент Коммерц-коллегии Генрих Фик (один из создателей коллежской системы центрального управления в России), по словам сослуживцев, радовался, что «не будут иметь впредь фаворитов, таких как Меншиков и Долгорукой», и мечтал «о правительстве как в Швеции». На это асессор Рудаковский «ответствовал ему, что в России без самодержавства быть невозможно, понеже Россия кроме единого Бога и одного государя у многих под властью быть не пожелает».
Капитан-командор Иван Козлов тоже был доволен: императрица может по своей воле потратить только выделенные ей 100 тыс. рублей, «…а сверх того, не повинна она брать себе ничего, разве с позволения Верховного тайного совета; также и деревень никаких, ни денег не повинна давать никому…». Но подписи самого автора под проектами нет, хотя он был в это время в Москве и даже удостоился аудиенции в Верховном тайном совете. Рисковать карьерой желали не все, как не все интересовались заморскими порядками. Многие культурные начинания затронули лишь узкий слой дворянства. Если для просвещенного Феофана Прокоповича Гуго Гроций был «славным законоучителем», то в дворянской массе скорее можно было услышать:
Гроциус и Пуфендорф и римские правы –О тех помнить нечего: не на наши нравы.
Отсюда и иной уровень споров. «В смысле укора неограниченной власти в России, – докладывал датский посланник Вестфален, – выставляют случай, бывший в правление царицы Екатерины. В кратковременное свое правление она израсходовала для своего двора венгерских вин на 700 тыс. рублей и на 16 тыс. рублей данцигских водок в то самое время, когда тысячи ее подданных терпели недостаток в насущном хлебе. На этот рассказ люди иных воззрений отвечают: «Одна ласточка весны не составляет».
«Батюшка де мой з другими… не хотел было видеть, чтоб государыня на престоле была самодержавная. А генерал де Ушаков – переметчик, сводня; он з другими захотел на престол ей, государыне, быть самодержавною. А батюшка де мой как о том услышал, то де занемог и в землю от того сошел», – передавала состояние генерала Г. Д. Юсупова его дочь, сосланная в том же 1730 г. по доносу родного брата за то, что собиралась «склонить к себе на милость через волшебство» новую императрицу. Князь Юсупов, как и «другие» из генералитета, был не против умерить власть императрицы, хотя отнюдь не был «конституционалистом», просто «наперед слышал, что она будет нам неблагодетельница». Видимо, для знатного генерала, как и для мелкопоместного служивого, сравнение достоинств той или иной заграничной «формы правления» отступало на задний план перед простыми и понятными примерами. И примеры эти «работали» как против «верховников», так и против «конституционалистов».
Пока члены Совета молчали (ни один из их планов не оглашался и не обсуждался), подняли головы их противники – те, кто не желал никаких перемен. Талантливый публицист и «имиджмейкер» петровской монархии архиепископ Феофан Прокопович умело обращался к разным уровням восприятия в своей агитации против Верховного тайного совета: «Все проклинали необычное их дерзновение, несытое лакомство и властолюбие. И везде в одну, почитай, речь говорено, что если по желанию оных господ сделается (от чего сохранил бы Бог!), то крайнее всему отечеству настоит бедство. Самим им господам нельзя быть долго с собою в согласии: сколько их есть человек, чуть ли не столько явится атаманов междоусобных браней, и Россия возымет скаредное оное лице, каковое имела прежде, когда на многия княжения расторгнена, бедствовала».
Для одних здесь на первое место выставлялись «лакомство и властолюбие» «верховников» – семейство Долгоруковых использовало свою близость к трону для обогащения. Для более грамотных Феофан приготовил ссылку на эпоху раздробленности страны: утверждение у власти нескольких знатных родов грозит распадом империи! Эти угрозы действовали – казанский губернатор Артемий Волынский именно так и оценивал доходившие из Москвы новости: «Боже сохрани, чтоб не сделалось вместо одного государя десяти самовластных и сильных фамилий: и так мы, шляхетство, совсем пропадем и принуждены будем горше прежнего идолопоклонничать и милости у всех искать».
Иной же опыт государственности, похоже, не вспоминался. Дворянские проекты не упоминали ни Земские соборы xvi – xvii вв., ни попытки ограничения самодержавия в эпоху Смуты. Воспитанным в эпоху реформ участникам событий было трудно ломать созданную самим Петром Великим государственную машину. И это обстоятельство умело использовалось их противниками. Дипломаты отмечали: имя Петра i стало в 1730 г. аргументом в шляхетских спорах в виде «громогласных обвинений, словесных и письменных, против Голицыных и Долгоруких за непримиримую их ненависть к памяти Петра Великого и к его несчастному потомству».
«Конституционалистам» противопоставляли величие и заслуги Петра. Конечно, люди уровня князя Д. М. Голицына нашли бы что ответить. Но что было делать тем служивым, кто не привык к ученым спорам? Тем более что многих из них именно Петровские реформы «вывели в люди», дали возможность получать чины, ордена, крепостные души. Даже идейный «прожектер» Василий Никитич Татищев в своей «Истории российской» оценил Петровскую эпоху такими словами: «Все, что имею – чины, честь, имение и, главное над всем, разум – единственно все по милости его величества имею, ибо если бы он меня в чужие края не посылал, к делам знатным не употреблял, и милостию не ободрял, то бы я не мог ничего того получить».
А «верховники» продолжали молчать. Члены Совета съезжались, решали текущие дела, но так и не обнародовали никакой новой «формы правления». Быть может, правители были слишком уверены в себе? Или правы дипломаты, докладывавшие о разногласиях среди них? Совет так и не решился опубликовать «кондиции», вопреки «особливой секретной записке» фельдмаршала В. В. Долгорукова. Документальным свидетельством