– Эй, чувак! – протестует Пит, но Джим поднимает руку, заставляя того замолчать.
– Слушай. Мы это обсуждали. Мы все… – Джим смотрит каждому в глаза,– это обсуждали. План все тот же, как и в самый первый день. Никаких изменений. Никакой импровизации.
– Да? – спрашивает Лиам и делает шаг ближе к Джиму.– Грег сказал, бармена уже не было, когда он туда приехал. Возможно, ты оставил его там гнить. И он был твоим другом, кажется. Старым приятелем, я прав? И вот мой вопрос: убийство этого засранца было частью плана? Или ты решил… как ты это назвал? Сымпровизировать?
Джим делает глубокий вдох и заставляет себя не смотреть на Грега – это бы выявило чувство вины, хотя ему надо показать, что все нормально. И все же…
Сраный. Грег.
Джим вдыхает и выдыхает через нос, щурится на небо, силится взять себя в руки. Держать себя под контролем. Ему не нравится, как Лиам с ним разговаривает. А особенно то, что это происходит при других.
Нет-нет-нет, мой оззи. Так не пойдет. Так совсем не пойдет.
– Слушай, Лиам. Мы с тобой давно знакомы, побывали в разных передрягах, и ты всегда прикрывал меня, так что я закрою на это глаза, понял? Забуду об этом. Дам тебе поблажку. Я уже сказал, что должно произойти, и именно так и будет. Если тебе от этого станет легче, то последнее, что мне нужно,– кучка копов и ФБР-щиков в поисках детоубийцы. Никому не нужен убийца детей на свободе. Мне это все не надо, ясно? Нам это не надо. Тогда все будет сложнее. План испортится.
Джим украдкой бросает взгляд на Грега, молясь и надеясь, что этот придурок не заходил в квартиру и не видел второе тело, которое он там бросил. «Вот что бывает, когда меня торопят, я становлюсь глупым и неряшливым. И теперь мой же человек на меня давит. Ну и хрень. Все это хрень».
Грег выглядит ошеломленным и виноватым, но не соучастником. Не так, будто скрывает какую-то ложь. «Нет, он туда не поднимался. Тогда он сейчас таращился бы на меня широко раскрытыми глазами. Беспалевный, как фейерверк на День независимости».
– Ради всех нас,– продолжает Джим,– мальчика отпустим, как и договаривались. Он вернется целым и невредимым, и тогда мы всего лишь воры, ясно? Никаких новостей о мертвых детях. Никакой охоты за головами. Этого хотим все мы, этого хочу я. Через два дня я хочу стать вчерашней новостью, уяснил?
Лиам недолго изучает Джима, и тот жутко хочет врезать тупому оззи по морде. Да, выбить зубы и помять красивый нос. Раздробить голову, как пиньяту, и оставить внутренности птицам.
– Ладно,– отвечает Лиам и широко и спокойно улыбается.– Ты прав. Прости. Я… меня вывело это тело и припадки парня. Я на взводе. Прости, босс.
Джим тоже улыбается, и приступ жестокости ускользает, как забытые воспоминания.
– Тогда все круто.
– Как никогда,– кивает Лиам.
* * *
Генри сидит на койке в запертой комнате.
Он снял футболку, внезапно не в состоянии терпеть ощущение ткани на коже. Его ботинки на полу, небрежно отброшенные вместе с футболкой. Воздух холодный и неподвижный; нет ни ветра, ни вентиляции. В комнате пахнет мочой. Брюки Генри и часть одеяла промокли, и вонь смешивается с терпким запахом детского пота и грязи после двух дней без душа. Он сидит, прислонившись обнаженной поясницей к холодной грубой стене, свесив ноги с края койки. Мальчик слегка раскачивается, сжимая голые локти в противоположных ладонях, прижимая руки к небольшой выпуклости живота.
– Ты думаешь, я тебя не вижу, но я вижу,– шепчет он.– Ты думаешь, я тебя не вижу, но я вижу, и еще как.
Его глаза закрыты, дыхание становится быстрым и неровным, грудь расширяется и опускается, как у испуганного животного.
Мысленным взором он видит то же, что и она.
Он видит их свысока, на небольшом расстоянии от того места, где они все стоят в кругу и разговаривают, ветви и листья загораживают ему обзор, но он все равно их видит. Он слышит голоса, слова нельзя разобрать, они как прерывистое бормотание ветра, смешивающееся с бумажным перезвоном листьев на дереве. Том дереве, где она прячется и наблюдает.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Генри может прочесть ее мысли, потому что она позволяет. Потому что она приветствует его и – только так, как могут мамы – берет под свою опеку. Но ее дети в опасности. В смертельной опасности.
Мальчик чувствует силу внутри нее, ослепляющую мощь разума и земли, что питает ее, она может все это контролировать.
Она и другие, подобные ей.
Те, что живут в темноте под городами, народом и вонью человечности, этим ядом.
В своей комнате, без футболки, замерзший, вонючий, голодный, измученный и напуганный, Генри видит все это.
Он знает, что вскоре последует.
Его прерывистое дыхание замедляется, сердцебиение выравнивается.
И он улыбается.
11
Дэйва и Мэри заставляют прочитать письмо, пока его держит один из криминалистов в латексных перчатках. Мэри бросает один взгляд на корявый почерк на вырванном из школьной тетради листе бумаги и бежит в ванную, выблевывая тот крошечный завтрак, который ей удалось съесть утром.
СЕМЬЯ ТОРН,
У нас ваш сын.
Он жив и невредим.
Принесите два миллиона ДОЛЛАРОВ наличными – мелкими купюрами, не больше 50$ – на место, о котором мы сообщим позднее.
Если деньги не будут в нужном месте и в нужное время, Генри умрет, его тело будет изуродовано и вы больше о нас не услышите. И парня никогда не увидите. Мы все исчезнем.
ХОРОШИЕ НОВОСТИ! Мы отпустим Генри, когда убедимся, что ФБР ВООБЩЕ не прикасались к деньгам. Мы легко можем это проверить, нам знакомы их методы.
СКАЖИТЕ ИМ НИЧЕГО НЕ ДЕЛАТЬ, ИЛИ ВАШ СЫН УМРЕТ.
НЕ ТВОРИТЕ ХЕРНИ, ИЛИ ВАШ СЫН УМРЕТ.
НЕ ОПАЗДЫВАЙТЕ, НЕ МЕШКАЙТЕ, НЕ МЕШАЙТЕ НАМ ЗАБИРАТЬ ДЕНЬГИ, ИЛИ ВАШ СЫН УМРЕТ.
Скоро мы снова напишем. Да поможет вам бог. – Зачем они заставляют нас ждать? – спрашивает Дэйв, сев на диван и пытаясь совладать с дрожью в руках.
– Потому что не хотят, чтобы мы заранее знали, где все произойдет,– говорит Сали, кивая эксперту, который начинает упаковывать письмо для анализа.– Думают, что это умно, но на самом деле это глупо. Теперь им нужно будет снова связаться с вами, что дает нам еще больше данных, и мы выясним, кто они и где находятся.
Дэйв обеспокоен, потому что он не чувствует своих ног, рук и сердцебиения. Он буквально оцепенел и гадает, не впал ли в состояние легкого шока. Он прикладывает руку ко лбу и удивляется количеству пота на своей коже.
– Дэйв? – спрашивает Сали, на его лице отражается беспокойство.– Вы в порядке?
– Я не…– начинает Дэйв, затем делает глубокий вдох и выдыхает.– Можно мне воды? Я… кажется, я не смогу сам встать.
– Конечно. Врач осматривает вашу жену. Она в порядке. Просто расстроена. Сейчас.
Когда Сали уходит, Дэйв наблюдает, как команда криминалистов складывает пакеты в картотеку. В одном из таких пакетов находится письмо, в другом – конверт, в котором оно лежало. Мужчина почти уверен, что они конфисковали сумку почтальона, и ему стыдно. Он не хочет, чтобы кто-то еще страдал, и так сейчас праздники…
– Дэйв?
Дэйв резко вскидывает голову. «Сколько времени прошло? Кажется, будто секунда». В одной руке Сали держит стакан воды, в другой – маленькую белую таблетку.
– О,– говорит Дэйв, заставляя разум работать. Уговаривая руки перестать дрожать, силясь почувствовать свои конечности. Биение своего сердца.
– Выпейте лекарство. Пожалуйста,– говорит агент с мольбой в глазах.
– Она меня вырубит или…
– Нет, сэр,– отвечает Сали.– К сожалению, вы должны быть в сознании. Мне нужна ваша помощь. И Мэри. Это просто успокоительное.