родину и вам, конечно, интересно. Для меня же это просто гастроли.
— К сожалению. — Лотта старается улыбнуться.
Рейнхардт не реагирует.
— Неужели мне надо уехать и оставить все, что я накопил за тридцать пять лет? Думаете, легко покинуть свою родину?
— Я покидаю не родину, я убегаю из Шербура. А до этого жила в Париже, Лондоне, Берлине и Цюрихе. А родилась в Вене. Моя родина, наверное, стоит впереди. — Она показывает на Курта, который уже отвел свой взгляд от берега и задумчиво смотрит на море. — Может быть, вы передумаете, когда будете там, господин Рейнхардт. Вы обязательно почувствуете вкус этой страны. Подумайте только о Бродвее. Какие возможности там откроются!
Он усмехнулся уголками губ.
— Может быть, нам стоит сначала эту пьесу довести до конца. Кто знает, как американцы ее примут.
— Она им обязательно понравится. Если я правильно поняла, вы хотите сначала показать ее на открытом воздухе под навесом?
Речь идет о первом заказе Курта из Нового Света. Поэт Франц Верфель уже согласился написать текст к спектаклю.
Рейнхардт кивает.
— Гигантский навес. Его поставят в Центральном парке. Я хочу, чтобы для ньюйоркцев, привыкших к сенсациям, это было что-то особенное.
— В Центральном парке? Как удобно. Тогда из отеля мы будем добираться к вам пешком. Я рассматривала Америку на карте. Не думаю, что там часто ходят пешком. Что считаю прекрасным.
В самом деле, мысль о безграничных просторах, имеющих столько возможностей, кажется Лотте восхитительной. Она встретит ковбоев, индейцев, небоскребы и негров, а еще попробует эти булочки с толстой сосиской внутри.
За ужином, когда корабль уже вышел в открытое море, они сидят в зале между колоннами на обитых парчой стульях под великолепно расписанным сводчатым потолком. Официанты неустанно снуют туда-сюда. Несмотря на суету, ни одна салфетка, перекинутая через руку, не падает. Тем временем Макс Рейнхардт рассказывает, как однажды потащил весь актерский состав в театр, чтобы показать Лотту в «Пробуждении весны».
— Я им сказал: «Посмотрите на этот пример жизненной силы. Именно так надо исполнять Ильзе. Так и никак иначе».
Лотта смотрит на него сияющими глазами.
— Правда? Я этого не знала.
— Это моя Лотта. — Курт берет ее руку и игриво целует. — Я уверен, что сам бог восхищается ее энергией. Вы просто чудо, дорогая.
Послушать этих мужчин, так можно поверить, что ей действительно удастся завоевать американский континент. Ведь в Европе у нее уже получилось добиться успеха.
Официанты подают настолько свежее фуа-гра, что оно тает во рту, потом мидии, речного угря и экзотически приправленный ананас. Лотта закрывает глаза и наслаждается восхитительным взрывом вкусов.
— Какая роскошь! Чувствуешь себя виноватой, когда думаешь о тех, кто остался.
Курт озадаченно кивает. Конечно, на ум приходит Ганс Фаллада. Как и многие другие писатели, он не смог расстаться со своим родным языком — важнейшим инструментом для творчества. Его квартиросъемщики написали донос, и его вскоре забрали — этого дружелюбного печального человека, который совсем недавно спас Курта, предупредив через посредника об аресте. Раньше эти подлые квартиранты владели домом. Они рассчитывали по дешевке его вернуть и оклеветали нового хозяина, назвав его врагом народа. Лотта думает, как же им повезло, но все равно кипит от злости. Хотя Фалладу вскоре освободили, он больше не вернулся в этот дом, а как нежелательный писатель скрывался в богом забытом Карвице. Последнее, что Лотта слышала о нем, — что он стал необщительным и напивается до беспамятства.
— Боюсь, что в Нью-Йорке нам придется жить экономнее.
Курт окидывает взглядом колонны, парчу и лангустов.
— Не волнуйся, дорогая. Я буду придерживать наши деньги. Мне много не нужно.
Лотта не отказывается от роскоши, когда ее бросают к ее ногам, но может обойтись и без нее. Она хочет покорить Бродвей и составить компанию своему мужу. Других планов у нее нет. По крайней мере, таких, которые требует особенно больших вложений.
— Когда мы приедем туда, давай, не распаковывая чемоданы, поднимемся на небоскребы на всех лифтах, которые увидим, Курт. И конечно, нам надо посмотреть Бродвей. Да, а еще я хотела бы поехать в Хобокен, чтобы увидеть настоящих негров.
Рейнхардт откашливается.
— Я слышал, что они в основном в Гарлеме.
— Правда? — спрашивает Лотта. — Господи, нам надо было это знать, когда мы играли «Песню Хобокена».
В этой негритянской комедии — таков был подзаголовок — Лотта с коллегами бегала по сцене с черным гримом на лице в полном убеждении, что Хобокен — это вторая Африка. Наверное, драматург имел такое же смутное представление о Хобокене и Гарлеме, как и Брехт — об Алабаме и Бильбао.
— Хорошо, — говорит Курт. — Тогда сначала мы осмотрим небоскребы. Но потом я хочу написать открытку моим родителям. Из Нью-Йорка до Палестины — так далеко наши сообщения еще никогда не путешествовали.
— Они только что эмигрировали, как и мы, но в другую сторону, — объясняет Лотта, обращаясь к Максу Рейнхардту. — Мы будем скучать по ним.
Она опускает голову на плечо своего мужа. Теперь его семьей станет она.
После обеда Лотта и Курт прощаются со знакомыми, чтобы в бассейне, расположенном палубой ниже, проплыть несколько кругов.
— Интересно, остались ли еще колонны в Афинах, — шепчет Курт. Интерьер даже небольшого бассейна очень импозантный.
Не проплыв и круга, Курт снова садится на обогреваемую мраморную скамейку.
— Ждешь, когда я тебе тут устрою водный балет? — И она ныряет, чтобы под водой встать на руки. Потом бьет ногами, так что Курта полностью окатывает водой. Когда Лотта выныривает, ее купание возмущенно прерывает какой-то другой гость, пожилой господин:
— Что это за поведение!
Но Лотта смотрит только на Курта.
— Раньше ты держался подольше.
— Здесь через три гребка доплываешь до конца дорожки. Лучше подожду, пока снова смогу плавать в море.
Лотта хватается на бортик бассейна, чтобы подтянуться и вылезти из воды.
— Ты прав, дорогой.
У пожилого пловца, похоже, начался приступ кашля. Лотта наконец обращается к нему:
— Я заметила, что здесь есть лестница, большое спасибо. Но я всегда предпочитаю прямой путь.
— Она такая, — подтверждает Курт и пожимает плечами.
Лотта берет полотенце, которое он протягивает ей, и вытирает волосы, перед тем как растереть тело. Потом садится на скамейку рядом с Куртом.
— Скоро мы снова сможем плавать в Атлантике. В этот раз с другой стороны. А вообще,