class="p">Джимми краснеет.
Макс стучит по рулю.
— Ну скажи что-нибудь, мой мальчик.
И потом, прежде чем Джимми успевает что-то ответить, продолжает:
— Он считает, что ты замечательная. А пластинки с «Трехгрошовой оперой» хранит как самое ценное на свете сокровище.
— Правда? — спрашивает Лотта.
Джимми опускает взгляд.
— Это правда, мне нравится, как вы поете.
— Спасибо. Это большой комплимент для меня. Честно.
Мальчик застенчиво кивает, но теперь уголки его рта поднимаются.
Если Лотте повезет, то мальчика еще можно подкупить сладостями и приключенческими фильмами.
— Надеюсь, кино будет таким же хорошим, как говорят. У меня еще шоколадные конфеты есть, вкусные. Мы прекрасно проведем время.
В кино Лотта устраивает так, чтобы Джимми сидел между Максом и ею. Он должен насладиться «Вива, Вилья!», не беспокоясь о проявлениях нежности взрослых. Похоже, ему это нравится, как и конфеты. Он опустошил коробку почти в одиночку задолго до того, как мексиканского революционера Панчо Вилья — которого называют Ля Кукарача — убивают в конце. Имя актера, выведенное крупными буквами, красуется на плакате перед входом в «Мадлен Синема», иначе бы Лотта его не узнала. Они изуродовали красивое волевое лицо Уоллеса Бири челкой, свисающей прядями, сомбреро и глупыми усами.
После фильма Макс, похоже, в приподнятом настроении.
— Может, пойдем где-нибудь перекусим?
Лотта смотрит на Джимми. Когда он кивает, она тоже соглашается. Но в машине Лотта на мгновение забывает о его присутствии и позволяет скользнуть языку Макса по ее чувствительному ушку.
С заднего сиденья доносится хриплый вдох:
— Я хочу выйти на следующей станции метро.
— Извини. — Лотта смеется и немного отодвигается от Макса.
— Тебе нехорошо, Джимми? — озабоченно спрашивает Макс.
— Тебя это удивляет?
Нахмурив брови, Макс пытается поймать взгляд сына в зеркале заднего вида.
— Ты чего?
— Ничего, я просто хочу выйти.
Эрнст неохотно останавливает машину.
— Ну как хочешь.
Джимми громко захлопывает дверь машины, и этот громкий стук заставляет подпрыгнуть от испуга пожилую даму, проходящую мимо.
Но Макс уже снова давит на газ.
— Это что такое? Завтра я пойду куда-нибудь только с ним одним. Ты уже подумала о моих планах?
— Ты имеешь в виду — сделать из меня живое искусство?
— Я хочу, чтобы ты импровизировала живьем, комментируя в пении картины, и это бы всех провоцировало. Сможешь?
— А ты сомневаешься?
— Конечно нет.
Она закрывает глаза и опускает голову на спинку кресла. Именно завтра я все ему скажу. Завтра, точно. Но необыкновенное насекомое, которое он сделал для нее, она будет хранить под стеклом. И сохранит карикатуру, написанную Эрнстом с них обоих, на которой хищная птица клюет шляпу Лотты. Завтра.
СЦЕНА 4 Странный отросток — Париж,
весна 1935 года
Ни расстаться с Максом окончательно, ни получить ясный ответ от Курта Лотта не могла. Для переспросов она слишком горда. С Максом они уже давно не спят, но не столько из-за их порядочности или предубеждений, сколько из-за ужасной боли внизу живота, которая мучит Лотту. В конце концов она привела Лотту на неудобное кресло в кабинете месье Дальcаса. С высоко поднятой юбкой Лотта лежит перед ним, пока врач деликатно осматривает ее гениталии. Между обсуждением состояния ее здоровья он успевает вести вежливую беседу. Он кажется ей механиком, который ремонтирует машину.
— Мотор сломан?
— Какой мотор? — Он озадаченно смотрит на нее, останавливаясь. — Все нормально.
Она решает, что лучше молчать.
— Кстати, я видел ваш спектакль, госпожа Ленья. «Смертные грехи». Мне очень понравилось.
Наконец-то он вытаскивает из нее холодный металл, который крайне неприятно касался ее лона.
С трудом Лотта сдерживает улыбку.
— Я рада, что вам понравилось то, что вы видели.
Он откашливается.
— Речь идет о полипе в матке. Ничего страшного, но будьте готовы к небольшой операции.
— Полип? Откуда он?
Дальсас пожимает плечами.
— В таких образованиях нет ничего необычного. Они просто иногда появляются.
Тогда хорошо. На секунду Лотта испугалась, что эта болезнь послана ей в наказание за ее неугомонность. Она не считала себя слишком набожной, но кто его знает. В детстве, дойдя до входной двери, она каждый раз возвращалась, если забывала перекреститься у статуи Девы Марии на лестничной площадке.
— Вы сейчас будете удалять этот чертов полип?
— У меня здесь нет такой возможности. Но я вместе с моим коллегой с радостью буду с вами во время операции в клинике.
— Это очень дорого?
Насколько легкомысленно она тратила деньги раньше, настолько же бережно относится к каждому франку теперь. Чтобы не просить Курта о поддержке снова.
— Вас могут прооперировать в госпитале. Там операция не будет стоить вам и франка. Но придется делить палату с несколькими женщинами и рассчитывать на то, что во время операции будет много студентов.
— А в частной клинике?
— Там вы получите отдельную палату, но придется заплатить примерно тысячу франков.
Очевидно, он правильно истолковал ее колебания, быстро добавив:
— Поезжайте в больницу. Я буду с вами.
— Спасибо, господин Доктор. Значит, все не так плохо. Как долго мне придется там оставаться?
— После операции вы сможете быстро вернуться домой. Но кто-то должен будет присматривать за вами, чтобы не позволять вам перенапрягаться.
Лотта думает о своей маленькой комнате в пансионе и ее хозяйке, мадам Шаран, которой все до лампочки.
— Конечно, не вопрос.
Она убирает ноги с кресла и встает. А когда пытается проскользнуть в нижнее белье, врач останавливает ее и показывает жестом на ширму. Лотта удивляется — какая женщина обращает внимание на конфиденциальность, после того как врач все уже видел и трогал? Но Лотта все же выполняет просьбу.
— Сколько я должна за осмотр? — спрашивает она потом.
— Ничего. Для артистов лечение бесплатно.
— Большое спасибо. Очень мило с вашей стороны.
Он улыбается:
— Не благодарите. Так установлено государством.
— Vive la France! — восклицает Лотта на прощание.
СЦЕНА 5 Свидание — Париж,