Читать интересную книгу Реки не умирают. Возраст земли - Борис Бурлак

Марат налил хозяину вторую стопку.

— Выходит, вы убивали красных?

— Чего спрашиваешь? — исподлобья покосился на него старик. — На войне — кто кого.

— Не мучает теперь совесть?

— Теперича что говорить о том.

— В пластунах не служили?

— Не хватало ползать на брюхе ужом. Нет, я верховой.

— Моя бабушка погибла в бою с пластунами, когда вы хотели взять Оренбург штурмом весной девятнадцатого года.

— Не-не, я не из пластунов.

— Все равно.

— Одно да не одно. Я с бабами не воевал.

— В восемнадцатом она была красной разведчицей в дутовском штабе, а в девятнадцатом защищала Оренбург.

— Что жа, убили ее прямо на позиции?

— Застрелилась сама, когда пластуны окружили на берегу Урала.

— Застрелилась? Какая!.. А я, хоша и вояка, не в силах был наложить руки на себя. Два раза собирался... — Он уже сам добавил себе водки, выпил залпом, не закусывая. — Как фамилие-то бабушки?

— Карташева.

— Казацкое фамилие. Карташевых было много, разве всех можно знать. Ты вот сказал, что все одно, что, значит, я тожа в ответе за твою бабушку. Тогда брат шел на брата. У меня был шурин, к примеру. Хоша ему дали за германца хорунжего, он переметнулся к вашим. И так уж Христу было угодно, столкнулись мы с шурином под Орском. Я чуть не рубанул его, да рука обмякла. А он возьми и пальни в меня из своего нагана, свалил подо мной Чалого. Ну, думаю, крышка. Но тут подоспел шабер мой. Видишь, в бою кто кого...

Он встал, вышел в сени и принес запотевшую бутылку мутной самогонки.

— Ты хошь не хошь, я малость хлебну еще. Растревожил ты сёдня шибко.

Марат испытывал смешанное чувство физической брезгливости и странного сожаления, глядя на этого потерянного человека, давно выбитого из седла. И такие шли на братьев Кашириных, на Гая и Акулова, на Блюхера и Великанова, на братьев Коростелевых.

А старик, вовсе опьянев, начал хвастаться, что был не из последних на белом свете.

— Помню, тут, где ты сидишь, — говорил он, распаляясь, — на этом твоем месте, как сечас помню, сидел сам генерал-лейтенант Дутов Александр Ильич. Оказал честь рядовому казаку, заехал по дороге из Орска в осьмнадцатом году. То-то!.. — И вдруг ни с того ни с сего он жалко расплакался: — Загубил атаман не одну жизню. Мою тожа загубил понапрасну...

— Время спать, — сказал Марат, поднимаясь из-за стола.

Он устроился в сенцах на полу, расстелив незаменимый коврик из автомобиля. Но уснуть не мог: хозяин в горнице продолжал громко рассуждать о былых походах. Старик то каялся в смертных грехах, жалобно всхлипывая под своей божницей, то зычно командовал, как перед атакой: «Рысью, шашки вон!..» Этот, наверное, последний дутовец во всей округе жил своей призрачной жизнью на отшибе колхозного села, которое было когда-то сторожевой станицей на Урале. Марат сначала решил, что старик помешанный, однако в его воспоминаниях была логика, и они мало походили на случайные проблески больной памяти. Хозяин утих лишь на рассвете, когда пропели где-то первую побудку станичные петухи. «А у старого рубаки даже петуха нет», — подумал Марат уже сквозь сон.

Утром хозяин почувствовал себя провинившимся. Марат наскоро поел, оставил ему банку мясных консервов, немного денег на опохмелку и собрался ехать на Сакмару.

— Так кто ты будешь? Тожа Карташев, по бабушке? — спросил старик, довольный платой за постой.

— Карташев. А вы?

— Михайла Поминов. Наше фамилие было в станице как дуб развесистый. Да таперича уцелел от того дуба один пенек трухлявый... Ты, что жа, уполномоченный по весне?

— Я инженер, занимаюсь исследованием Урала, на котором будет строиться плотина.

— Сечас ловко зануздывают реки, слыхал. Можно зануздать и наш Яик, хоша его трудно выездить под верх.

— Ничего, пообвыкнет, — сказал Марат, включая скорость.

— Заезжай-ай!.. — крикнул старик вдогонку.

Нашелся «друг-приятель». Но Марат все-таки оглянулся напоследок, чтобы запомнить над глинистым яром эту ветхую пятистенку из мира потустороннего.

До Сакмары оставалось каких-нибудь двадцать километров. «Газик» натужно карабкался по горному каменистому проселку. Если бы не Губерлинские горы, то Сакмара соединилась бы с Уралом уже здесь — за Орском. Но диабазовые неспокойные отроги надежно преградили ей путь на юг, и Сакмара, в точности подражая Уралу — вольт направо! — так же круто повернула вслед за ним, огибая шиханы. Разделенные дальше узкой полосой ковыльной всхолмленной степи, обе реки устремились на запад, соперничая в беге на этом вольном казачьем ипподроме. Кажется, Сакмара бежит резвее, понимая, что вырвалась на финишную прямую.

Марат долго стоял на ее левом берегу. Позади грохотали тяжеловесные поезда с нефтью, рудой, лесом-кругляком. А внизу, под железнодорожным откосом, не признавая светофоров на соседних полустанках, не сбавляя хода и у паромных переправ, мчит на красный свет быстроногая река, взявшая разбег в горах.

Как нельзя представить Волгу без Камы, так и Урал без Сакмары. Еще неизвестно, кто из них многоводнее — сам батюшка Яик или его спутница. На Сакмаре удобно построить водохранилище для крупных заводов, но для орошения полей такая река с холмистыми берегами вряд ли подойдет. Можно было бы установить разделение труда между ними: пусть бы Урал в среднем течении поработал в полную силу на пшеничные поля, а Сакмара — на Южно-Уральский промышленный район. В самом деле, сколько бы ни говорили о комплексном использовании водных ресурсов, все-таки одни реки будто специально созданы для энергетиков, другие, же — для земледельцев. Только бы достройка оросительных систем хронически не отставала от сооружения гидроузлов, не растягивалась на десятки лет, как, скажем, на Волге или на Дону.

Наметанным взглядом Марат видел, что сакмарскую плотину нелегко будет возводить. Еще на Куйбышевской ГЭС паводок называли главным инспектором гидротехников. Конечно, Волга есть Волга, однако и буйные разливы уральских рек доставят немало забот весной, когда их сток буквально удесятеряется. Впрочем, и это в конце концов не проблема при современном техническом опыте. Разве еще геологи могут притормозить дело: говорят, где-то здесь прощупываются новые залежи, медного колчедана. Тоже пора бы выяснить до конца. Нефть берут и со дна морей, а медь не станешь добывать со дна водохранилища. Выходит, что на Южном Урале не семь, восемь раз надо отмерить, прежде чем отрезать.

На исходе четвертых суток, побывав во всех местах, которые его живо интересовали, наглядевшись на в общем-то средненькое по масштабам половодье, Марат усталый возвращался домой.

Когда-то Алексей Толстой записал в дневник, путешествуя на лодке по Уралу:

«Оранжевое солнце уходит вдалеке за ивы. Потянули поодиночке утки. Иные садятся... охорашиваются, нежатся на теплых бликах воды... Просвистели низко кулички — стайкой. Пулей, вытянув шею, несется чирок, над ним, не отставая, падая, примеряясь, проворный хищный сокол... Тишина, безлюдье, трещат кузнечики... Глушь, ни огонька, только далеко где-то скрипит воз, степенно стонет верблюд».

Как все переменилось за полвека! Давно уже ветер напевает свои песни не в сухой полыни, а в звонких проводах высоковольтных передач. Нет здесь ни огромного покоя, ни безлюдья, ни тишины, ни верблюжьего стона. Уральские полудикие берега почти сплошь застроены молодыми городами, комбинатами, совхозами. Правда, заметно поубавилось диких уток, гусей, редко увидишь и стайку куличков или пролетающего над головой чирка, тем более кроншнепа; да и рыбка не часто плещется на утренней заре. Можно ли вернуть былую прелесть в этот шумный индустриальный край? Можно. И нужно. Еще наступит «речной ренессанс» и на Урале, стоит только помочь ему. Помогли ведь тихому Дону и западным рекам, тоже не имевшим крупного энергетического заряда. Настало время оценивать реки не только по тому, какие турбины они могут двигать, но и сколько хлеба могут дать в обмен на цемент для гидроузлов.

Этот его затянувшийся монолог иногда казался Марату никому не нужным. С кем он спорит? Не ломится ли в открытые двери? Алексей Алексеевич Ходоковский прав, рассуждая куда проще: начнет одно поколение, закончит другое. И все-таки ему, Марату, надо покрепче утвердиться в собственном решении — посвятить зрелую часть жизни дальней перспективе. Хватит ли у него терпения, чтобы до старости работать в задел будущих лет? Не подведут ли нервы в единоборстве с каким-нибудь властным двойником Верховцева? Да теперь поздно отступать. Жребий брошен. Для Енисея ты не велика потеря, а на Урале можешь пригодиться. Назвался добровольцем, так действуй без оглядки на прожитые годы. Следуй, примеру Ходоковского, который мог блистать в академическом кругу, но предпочел мотаться по степному Зауралью.