дружбы развеялась без следа. Перед ней сидел незнакомый, не слишком адекватный, возможно – психически больной человек, с которым ее связывала только необходимость. Пора покончить с этим, сделать то, ради чего она приехала. Проглотить, как пилюлю, и вернуться к своей жизни.
– Значит, пойдем в полицию все вместе, втроем, – холодно проговорила она. – Уговорим Ольгу, она же не дура. Расскажем… Вернее – поделимся подозрениями. Доказательств у нас нет. – Она запнулась, пытаясь уловить смутную мысль, что вертелась на краю сознания. – Доказательств нет, – повторила она, – но если его проверят, то наверняка найдут улики. Я не понимаю, почему ни ты, ни Ольга до сих пор так не сделали. Это – единственный разумный путь.
– Да, разумный, – рассеянно ответил Филька, к чему-то прислушиваясь.
Под дверь опасно тянуло холодом, и концы нитей, торчащие из пыльных плетеных полотнищ, мерзко шевелились на сквозняке. Слышались приглушенные голоса. Сдавленный фальцет Искры Федоровны. Тяжелые шаги, под которыми скрипели доски пола. Лицо у Фильки стало как тарелка овсянки, как будто ему уже вкатили дозу транквилизатора. Яна медленно поднялась на ноги. Филька обмяк на стуле, словно из него выдернули (высосали. высосали через резную трубочку из кости) скелет.
В комнату неторопливо, уверенно постучали.
6
Лицо Дени похоже на тарелку овсянки. «С-с-с…» – пробивается сквозь заткнувшие уши пальцы. Тихое пение, совсем не похожее на жуткий вой, который получился у Янки. Такой почти неслышный, но пробирающий до костей звук. Такой успокаивающий. Деня обмякает, его взгляд пустеет, и Голодный Мальчик зубасто улыбается. Деня медленно – бесконечно медленно – отпихивается от него и так же медленно, невыносимо плавно уходит прочь, но у Яны не получается этому обрадоваться.
Они провожают его взглядом – Яна с Ольгой, стоя плечом к плечу, Филька – исподлобья, кособоко сидя на песке и дуя на ободранные при падении ладони. Они видят, как навстречу из кустов выходит Рекс, шарахается, будто на него замахнулись палкой, а потом приседает на задние лапы, задирает морду и принимается выть. Он воет гулко, хрипло, самозабвенно, но Деня проходит мимо, даже не повернув головы, плавно, как водолаз по дну. Протискивается сквозь воздух под басовый собачий вой.
Наконец он исчезает из вида; Рекс затыкается, отряхивается, выдает еще одну оборванную, неуверенную руладу и деловито трусит куда-то в сторону бухты. Голодный Мальчик нетерпеливо переступает с ноги на ногу, и Ольга, спохватившись, лезет в карман.
Голодный Мальчик принимает еду с веселым равнодушием, таким явным, что Яне хочется прикрикнуть на него: они же старались! А он! Но она молчит. От мокрой рубашки невыносимо несет супом. От запаха некуда деться, он забивается в ноздри, проникает в мозг, и начинает казаться, что Коги – всего лишь странный сон на грани мечты и кошмара, что нет никакого озера, и стлаников, и Ольги с Филькой. Она, наверное, задремала прямо над тарелкой, ее вот-вот разбудят сердитым окриком, и окажется, что все – неправда, и в мире нет ничего, кроме тускло освещенной кухни, папиной пепельницы, набитой бычками, серой корки жира в супе, угрюмого, вибрирующего напряжения сидящих за столом людей. Эта кухня будет вечной. Веки Яны тяжелеют. Ей хочется очнуться, понять, что произошло, спросить Голодного Мальчика, что такое он сделал с дружком Егорова, – но что-то внутри отказывается это делать. Даже вспоминать о том, как Голодный Мальчик тычет в висок Дени костяной трубкой, противно. В этом есть что-то отвратительное, необъяснимо неприличное, такое, что хочется поскорее выкинуть из памяти.
Не просто гадко – страшно до тошноты.
Яна, болезненно стискивая зубы, подбирает пустую кастрюльку. Голодный Мальчик неторопливо жует хлеб с подсолнечным маслом, откусывает от вареного яйца. Его лицо уже не кажется таким подвижным, как прежде, – исчезло какое-то неуловимое, но привычное движение. Голодный Мальчик запихивает в рот остатки яйца, и Яна понимает: он перестал трогать языком дырку на месте молочного зуба. Потому что дырки больше нет.
Ольга окаменело наблюдает, как ест Голодный Мальчик. Потом по ее лицу словно пробегает волна. Она чуть дергает кончиком носа, и Яна снова ощущает ветер, трогающий волосы, запах торфа, железа и нефти, идущий от озера. Ольга что-то решила. Яна чувствует хрустящий под ногами песок; она трет себя по плечам, пытаясь то ли согреться, то ли смахнуть мурашки.
– Слушай, мы тебе одну вещь хотели рассказать, – говорит Ольга Голодному Мальчику, и Филька вскидывается с изумленным возмущением. Ольга странно растягивает слова и чуть запинается; ее челюсти ходят ходуном. – Только это секрет, – говорит она. Получается: «Ттоооолько эээтто ссекреетт».
– Что за секрет? – спрашивает Голодный Мальчик.
– В общем, один мужик хочет тебя убить, – говорит Ольга. – Ну то есть не наорать там или нажаловаться, а по-настоящему убить.
– Так я знаю, – кивает Голодный Мальчик. – Он и убил почти.
– Ну да, – смущается Ольга. – Только он… в общем, он не знает, что ты – это ты. Но мы придумаем, что делать, ты не бойся.
Яна вдруг хихикает и тут же с хлопком закрывает ладонью рот.
– Вот спасибочки, – говорит Голодный Мальчик и запихивает в рот остаток яйца.
Ольга с негодованием втягивает воздух, собираясь что-то сказать, и молча выдыхает. Решение принято. Как будто захлопнулась дверь.
– Может, пойдем уже, мне еще гаммы учить, – говорит Яна, и Ольга торопливо кивает. Филька испуганно смотрит на часы, удивленно приподнимает брови, но не произносит ни слова.
– Покеда тогда, – говорит Голодный Мальчик и принимается чистить второе яйцо.
– Почему ты ему ничего не сказала? – спрашивает Филька на обратном пути, и Ольга поворачивается так резко, что ее волосы взлетают соломенным веером.
– Что не сказала? – спрашивает она, и Филька мямлит:
– Ну, про это… про то, что он сделал с тем пацаном.
– А что такого он сделал? – спрашивает Ольга. Глаза у нее бешеные. Филька отступает, упрямо нагибает голову. Яна понимает, чтó он сейчас скажет, и к ее горлу подкатывает скользкий ледяной ком.
– Ну, он как бы высосал из него что-то. – Ольга не отводит яростного взгляда, и Филька кренится, будто идет против ветра. – Как бы… съел его.
– Ты вообще нормальный? – говорит Ольга и, растянув губы в жесткой, как пластмассовая линейка, улыбке, поворачивается к Яне. – Чеканутый какой-то, скажи?
Стараясь не смотреть на побагровевшего Фильку, Яна неопределенно шевелит плечами.
Сквозь мутное, сто лет не мытое стекло Яна смотрела, как санитары усаживаются в буханку с красным крестом на борту. Руки до сих пор тряслись, и очень хотелось курить. Под дверь густо тянуло корвалолом.
– Уехали? – сиплым шепотом спросил Филька. Яна кивнула, и он шумно выдохнул, осел, расплылся на стуле. Даже, кажется, стал больше.