Женщины ждут, когда медсестра уйдет и продолжают дальше шуршать. Сжимаюсь всем телом и натягиваю ворот толстовки выше. В моих воспоминаниях о больнице из детства осталось представление, как я лежала с бронхитом. Одиночная светлая палата с телевизором. И почему я думала, что тут будет также…
Я вспоминаю, как жила в своей квартире, как делала, что хотела. Это было беззаботное время и я жалею о нем. Казалось бы — да брось все и поменяй. А ничего нельзя сейчас. Нельзя просто уйти, уехать и жить так, как хочешь. Какой-то лабиринт чертов. И чем больше я хотела найти выход, тем сильнее путалась и каждый раз передо мной возникала все новая и новая стена.
Сообщение от Алисы так и висело непрочитанным, я не могла его сейчас открыть и молила только, чтобы смс не приходили. Я не хотела этих разговоров и выяснений отношений прилюдно.
* * *
Разве я не должна была испытывать только положительные эмоции? Разве я не должна много отдыхать и не волноваться? Почему тогда мне приходиться выслушивать все это? У кого пьет муж. У кого старший ребенок ушел в армию и там ему плохо. Где скидки, а где завезли дешевое масло. Пока полненькая в больнице, свекровь наводит порядки в ее квартире и настраивает мужа не прописывать ее. Что нельзя вышивать и фотографироваться.
Даже у меня закрадывается мысль, что я когда-то подстриглась и что-то вязала, сидя на пороге, закинув ногу за ногу, а потом еще и сфотографировалась. Почему столько косяков-то. Почему у меня постоянно проблемы и я не могу просто родить.
Хотя наслушавшись этих историй, у меня возник закономерный вопрос. У всех проблемы с родителями и свекровью. Родителей Вани я знала. А вот про Мишиных — ничего. Я ни разу не слышала о том, чтобы он рассказывал что-то о матери или об отце. Ладно, мы могли мало общаться, но я ни разу не слышала и не видела ни звонка, ни намека, что они вообще есть.
24
Миша
— Я была у нее утром, она в порядке. Перевели в общую палату. Правда, там шесть человек, но вроде весело. Девочки не плохие, — рассказывает тетя Нина по телефону…
Лера и шесть человек… Я немного успел ее узнать и понимаю, что для нее не комфорт — это самое худшее. Она в офисе с четырьмя не могла ужиться и ребята рассказывали, что она практически и не разговаривала с ними.
— Может, ее в отдельную палату перевести?
— Да она вроде не жаловалась, но, наверное, было бы лучше. Хотя… у нее постельный режим, ей и ходить запрещено. Только в туалет. А так одна будет лежать одна, никто и не поможет.
— Я сам поговорю с врачом, а почему ей нельзя ходить?
— Надо, чтобы все зажило, а если будешь постоянно двигаться, то это только затягивает процесс. И, Миша, аккуратно только говори, чтобы она не нервничала.
— Договорились, — я отключаюсь и убираю телефон в карман.
Отковыриваю камешек и бросаю его в реку, усмехаясь сам себе. Почему-то захотелось вернуться сюда. На наше место. Где первый раз пьяная попросила ее поцеловать. Хотела обычного русского поцелуя. Который мы потом повторили и закрепили. Она ведь сама говорила еще тогда, что продолжения не будет и это просто так, но не смогла против меня устоять. Не говоря уже про меня… Когда крыша от нее поехала. Мне не нравилась ее заносчивость и буржуйские манеры, желание подчинить и следовать ее правилам. Но одновременно в ней была внутри какая-то сила, которая не отпускала. Ее целеустремленность и бескорыстие. Даже странно, как в одном человеке это сочеталось и не противоречило.
И я ведь ее отпустил. А потом не устоял и принял на работу. Я не думал тогда ни о какой помощи. Я просто хотел видеть, как она мучается и сожалеет, но возвращать ничего не собирался. Чтобы прочувствовала, каково это — когда тебя бросают и забывают.
А теперь сижу и думаю, как бы жил, если б знал, что она не просто уехала к другому, а умерла. Был человек и нет. В области сердца неприятно колет и хочется сделать глубокий вдох. Она исчезла тогда на два месяца, я злился и ненавидел, но знал, что жива. Скорее всего, подсознательно я даже ждал, когда она вернется и почувствует, как это все больно. Мне нравилось и казалось правильным то, что она работала со мной, что я ее видел. И даже где-то мучил. Я ведь улавливал ее намеки про возобновление отношений, но сильнее всего мне хотелось ее проучить.
А потом оказалось, что причина была совсем в другом.
И вот сейчас я должен был бы отдыхать и смотреть фильм, а не вспоминать ее в реанимации. Полуживую. Эта картинка теперь постоянно будет на вершине хит-парада у моей совести. Отчасти это произошло и по моей вине.
А я не хотел, чтобы она чувствовала себя плохо и болела. А еще больше я не хотел, чтобы ее отец отыгрывался на ней. Идиот. Это ведь его проблемы, а не ее. А он свои, как всегда, решает за счет других. Сколько еще вот так человек пострадает от него… Но не собственная же дочь.
* * *
Лента памяти переносит в тот день, когда мне сообщили, что отца не стало.
Тогда я хотел застрелить Орлова, а потом сыграть в Робин Гуда и раздать все его фальшивое богатство семьям тех, кто пострадал. Люди больше не будут доводить себя до такого состояния, чтобы захотеть уйти из жизни, потому что проигрались.
А потом, после того как она ушла, вдруг понял, что человек может бесконечно себя жалеть и страдать, но не поменяется. Даже, если увидит как можно жить по-другому, от старого не откажется. Я даже не знаю, что должно произойти, чтобы пришло осознание, что от чего-то надо отказаться, чтобы что-то в жизни поменялось.
Я не знаю точно, когда отец начал играть и это было что-то безобидное в смартфоне. Потом компьютер. Потом его друг как-то затащил в игровые автоматы, где