Годуновых согнали в заброшенный дом, в котором некогда жил тесть Бориса, баснословный палач Малюта Скуратов, и там предложили им выпить яд. На всю жизнь запомнила Ксения нетерпеливые лица – нет, они больше походили на звериные морды! – князей Василия Голицына и Василия Мосальского-Рубца и их подручного Андрюшки Шеферединова. Храбрее всех оказалась Марья Григорьевна Годунова. Она была воистину дочерью своего отца Малюты Скуратова, настоящего имени которого – Григорий Ефимович – почти никто и не знал. Мать выпила смертоносное питье и умерла на глазах детей. Ксения от ужаса лишилась чувств и больше ничего не видела, но потом ей рассказали, что и Федора принудили принять яд. Ксения, едва живая от потрясения, очнулась в доме Мосальского-Рубца и долгие дни проводила, мечтая о смерти, под неусыпным присмотром. Димитрию, ненавистнику Бориса Годунова, мало было уничтожить его семью, разрушить до основания его дом, мало было взойти на трон, с которого он согнал Годуновых, – ему нужно было и заполучить Ксению в рабыни-наложницы!
Князь Василий Мосальский уже не первую женщину приводил к своему сластолюбивому повелителю, знал, как разогреть его любопытство и похоть. Ксению привели в баню, где Димитрий и его друг Петр Басманов парились вместе с гулящими девками, раздели донага и отдали в полную власть ее нового господина.
…Она думала, что увидит лютого зверя, всего поросшего густой шерстью, а перед ней стоял юношески стройный синеглазый молодой мужчина. С первого взгляда на него Ксения потеряла себя – голову потеряла и сердце, с первого мгновения и навсегда отдала ему душу. И когда Димитрий коснулся ее груди, Ксения, вместо того чтобы впиться зубами в руку охальника, поцеловала эту руку…
Любовь поглотила ее всю. Она считала часы и минуты до появления Димитрия, до его зова. Время, проведенное не с ним, было пустым и унылым. Как же обрадовалась Ксения, когда однажды не пришли ее месячные дни, когда она поняла, что беременна! Тихо надеялась, что теперь Димитрий женится на ней. Ведь она – царевна, мужем ее должен быть царь. Вот и будет…
Она забыла, что где-то в Польше у Димитрия есть невеста – дочь сендомирского воеводы, Марина Мнишек. Отчего-то была уверена, что там все давно закончено, что не может он любить другую, когда у него есть Ксения!
А потом настало то страшное утро, когда ее разбудил не Димитрий – жарким поцелуем, а Петр Басманов – неласковым прикосновением. Пряча глаза, словно стыдясь, велел собраться в дорогу и ни словом не ответил на мольбы и расспросы. Только уже на пороге Ксения поймала его взгляд – полный жалости.
Не от него – гораздо позднее Ксения узнала, что отец невесты Димитрия, пан Юрий Мнишек, прислал тому возмущенное письмо и потребовал расстаться с любовницей. Он принял решение мгновенно, не тянул, не колебался – разрубил узел одним махом. Да уж лучше бы ударил ножом под сердце…
Ну да, она была для Димитрия всего лишь любовницей, наложницей, игрушкой, Ксения просто забыла об этом и поверила в невозможное счастье.
Кажется, Басманов был последним, кто смотрел на бедную изгнанницу с жалостью, потому что в глазах Михаила Татищева, который вез ее в монастырь на Белозере, в глазах его сестры – настоятельницы этого монастыря, в глазах сестер-монахинь Ксения потом читала только злорадство, в лучшем случае – равнодушие. Нет, там была еще одна юная девушка, Дария, которая жалела Ксению (ее уже к тому времени постригли и нарекли Ольгой) и даже выходила ее после тяжелых преждевременных родов. Ребенок – сын Ксении и Димитрия – появился на свет мертвым. Ах, как втихомолку проклинала Ольга эту глупую девчонку Дарию! Если бы не она, смерть давно уже прибрала бы никому не нужную страдалицу.
Ради чего она выжила? Чтобы однажды увидеть на своем окошке двух белых голубей и угадать, что в эту минуту погиб Димитрий? Чтобы через несколько месяцев приневоленно участвовать в игралище, устроенном новым царем, Василием Шуйским, над разрытыми могилами ее отца, матери, брата?
Странно, что жива еще сама Ксения, хотя разве это жизнь? Она так и не в силах оказалась смириться с монастырским затворничеством, сначала в Белозерской обители, потом в Девичьем монастыре в Троице. Шитье образов и пелен, которыми занимаются исстари монахини по монастырям, не приносило ей никакой радости, хотя рукоделье Ольги вызывало общее восхищение. Ужасно это – жить, втихомолку мечтая о смерти, каждый день открывать глаза с тоской: ну почему ты не прибрал меня, Господи?!
Ничто, ничто ее не берет. Вот и сейчас, когда осадили Троицу поляки, когда такая тягость настала в обители, многие люди мрут от голода, дурной воды и спертого воздуха в тесных помещениях, а Ольги не касается никакая хворь. Она даже ходила на стены осажденного монастыря, под предлогом подноса воды и пищи оборонщикам, а на самом деле – втихомолку надеясь, что зацепит ее стрела или пуля, или осколок ядра. Но это было истолковано недобрыми людьми вкривь и вкось.
– Ишь, шляется, хочет небось снова своего любовника прельстить! – пробормотала как-то раз вслед Ольге маленькая, толстенькая монахиня, в которой та сразу узнала старицу Марфу. Некогда она звалась Марьей Владимировной Старицкой и титуловалась королевой Ливонской.
Ольгу старица Марфа ненавидела люто и, не боясь греха, эту ненависть выказывала. Уж мать настоятельница и налагала на нее епитимьи, и увещевала, увещевала, приводила к разным покаянным послушаниям, ан нет – неистовая старица нипочем не унималась. Как завидит Ольгу – так и кольнет словом, а то и щипнет, тут же бормоча: «Ох, снова бес попутал!»
Ольга не жаловалась – ей-то было отлично известно, чем провинилась она перед старицей Марфой. Нет, не она. Не ей мстила бывшая королева Ливонская – ее покойному отцу, Борису Годунову!
Ольга этого долго не могла понять – ведь Марфа не желала объяснять причин своей ненависти, а толком о случившемся меж Годуновым и вдовой короля Магнуса никто другой не знал. Просто как-то раз, втихомолку залечивая ссадину, которую нанесла злобная старица, словно невзначай распоров Ксении руку остро отточенным рукодельным ножичком, она вдруг по непонятной причуде памяти вспомнила событие из ее далекого детства… В тот вечер она заигралась в покоях отца, где очень любила бывать, а у Бориса Федоровича рука не поднималась выгнать любимую дочку. Ксения забилась под стол, крытый тяжелой парчовой скатертью, да и задремала там. А проснулась от голосов. И услышала разговор отца с Еремеем Горсеем, давним приятелем отца, представителем Московской английской торговой компании, всегда проходившим к нему запросто. Правда, у Годуновых Горсей не появлялся уже давно, говорили, он жил теперь в Ярославле, чего требовали интересы его компании. И вдруг нагрянул. Зачем?