— Это ничего не меняет.
— То, что я люблю тебя — ничего не меняет? — повысил голос.
Я съежилась от сурового тона и поспешила выползти из-под Нечаева. Отошла к окну. Прячась за занавеской смотрела на город.
— Ответь мне, Ась! — потребовал Кирилл.
— Мы не будем…
Теперь настала его очередь перебивать.
— Нет, мы будем говорить об этом. Мы теперь обо всем будем говорить, — рявкнул он, вставая с кровати.
— Так удобно, правда? — мстительно ввернула я. — Ты то хочешь говорить, то не хочешь, и я всегда должна слушаться. Хочешь знать, что я думаю о твоем признании — пожалуйста. Это все фуфло.
— Что? — опешил Кир.
— Вся твоя любовь — это чушь собачья. Ты сказал мне это пьяный, во время секса, когда я буквально умоляла об этом.
— Теперь повторяю трезвый. Я люблю тебя. В чем проблема, Ась? Какая разница?
— Большая! Вспылила я, — Ты сначала зовешь меня в Америку, потом предлагаешь пожениться и как вишенка на торте — признаешься в любви. Не находишь, что это несколько странная последовательность?
— Да, у меня явно проблемы с очередностью, — признал он. — Но разве от этого что-то меняется? Я все так же хочу жениться на тебе, уехать с тобой. И мои чувства не меньше и не хуже, если я тебе сказал о них после ведра пива и во время секса.
— К чету твои чувства, Кир. К черту твое предложение. К черту паршивую Америку.
Я почти плакала. Нечаев сжал мои плечи, склонил голову, чтобы прижаться своим лбом к моему.
— Я знаю, ты злишься, ты обижена…
— Ты очень нейтрален в выражениях, — фыркнула я.
Он начал осыпать поцелуями мое лицо.
— Я ошибся, Ась. Я струсил. Я намеренно делал тебе больно. Такие выражения достаточно экспрессивны для тебя?
Я тихо хныкнула в ответ.
— Готов всю жизнь слушать твои упреки. Всю жизнь извиняться и исправлять свои ошибки. Только будь со мной, зайчишка. Пожалуйста. Не хочу без тебя. Не могу без тебя.
Я опять ощущала горячие ручьи слез на щеках. И губы Кирилла, пропитанные соленой влагой, ласково касались моих.
— Я буду уговаривать, пока ты не согласишься. Пожалуйста, родная.
Я не отталкивала его, но и не отвечала взаимностью. Только лепетала, едва слышно.
— Я не могу. Не могу.
А Кир целовал, продолжая уговаривать.
— Я люблю тебя, девочка моя. Люблю. Будь со мной. Стань моей снова. Верь мне, прошу.
От потребности в его голосе, от чувственности интонаций я таяла, желала верить, принадлежать. Но сердце ныло от еще не заживших от ран, боясь новых.
— Я не знаю, Кирь. Не знаю. Не получается. Это ничего не меняет.
Уже не категоричное «нет», но уж точно близко не стояло с тем «да», которое хотел от меня Нечаев. Даже на мгновение я не могла себе представить, что смогу поверить в его любовь, соглашусь выйти за него и уехать. От одной мысли об этом, у меня волосы шевелились.
В глазах Кира мелькнула искра безумия.
— Это все меняет, — затараторил он взволнованно. — Давай поженимся. Сегодня. Прямо сейчас.
Я так опешила, что даже слов не находила, чтобы обрисовать степень помутнения его рассудка. А Нечаев продолжал.
— Это же Прага. Твоя любима Прага, Аська. Пусть все будет здесь и сейчас. Ну же, зайца, скажи мне да.
— Нет-нет-нет, — замотала я головой, очнувшись. — При чем тут Прага? Как вообще ты представляешь себе? Здесь, наверно, тоже сроки, организация…
— Нет таких сроков, которые нельзя сократить. Только скажи да, Ась.
Я едва не согласилась, заразившись его безумием. Вовремя нагрянул ступор. Я замерла на несколько минут, а потом… рассмеялась. Нечаев не оценил моего веселья, нахмурился.
— И чем ты лучше Алки, Кирь? Сколько мы знакомы? Меньше полугода. Представляешь, я сейчас соглашусь, мы уедем в Штаты, ты заработаешь там миллиард, потом я подам на развод и разорю тебя. А? Круто?
Он невесело хмыкнул.
— Это не смешно, Ась.
— Разве? По-моему, очень смешно. Куда подевался мой расчетливый Кирилл Нечаев, который не отдаст голодранцам ни копейки своих кровных?
— Он в России остался. Ему не дали визу, — буркнул Кир.
— А гарантии, что я не облапошу тебя, кто дал?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Мне не нужны гарантии, Ась. Я люблю тебя и готов рискнуть.
Он резал меня без ножа. Я моментально сникла, растеряв нелепое веселье и едкий сарказм.
— Дай мне время, — попросила я, отстраняясь. — Мне нужно пространство, нужно подумать.
Нечаев убрал руки, взглянул на меня печально.
— Я бы ждал, сколько угодно, Ась, но очень скоро придется уехать. У меня нет времени. У нас — почти нет. Оно на исходе.
— Я не могу сказать тебе ничего хорошего сейчас.
— Уверен, что можешь.
Я подняла на него глаза, сразу поняла, что он имеет в виду.
— Я люблю тебя, — произнесла тихо. — Люблю, Кир. Но это ничего не меняет.
— Это меняет все.
Нечаев взял мое лицо в ладони, склонился, накрывая мой рот поцелуем. От ласковых, нежных движений губ я таяла, как пломбир на солнце. Голова кружилась, мысли путались.
— Я сейчас соберу вещи и улечу ближайшим рейсом, — поговорил Кир, оторвавшись от меня.
Тут же захотелось отговорить его, хотя сама просила пространства.
— Я не буду тебе докучать больше. У тебя будет пространство и время. Когда что-то решишь, позвони мне. В любом случае. Ладно?
— Ладно, — выдавила я, проглотив горький ком рыданий.
Кирилл быстро оделся, направился к двери.
— Я люблю тебя, — проговорил он, прежде чем уйти.
Я села на кровать и проревела почти весь день. Должна была сегодня столько посмотреть, но даже мысль о том, чтобы одеться выйти казалась нелепой. Лишь к вечеру спустилась, чтобы перекусить в кафе. Кусок в горло не лез, но я заставила себя. Так же заставила себя уснуть, а потом встать рано утром, поехать в аэропорт, сесть в самолет.
Мы могли провести еще день в Праге вместе. Но что бы это изменило? Мне было бы еще больнее говорить ему, что я не могу простить, забыть и рискнуть.
Дома осень показалась совсем не такой чудесной, как в Праге. Недавно выпал снег и теперь таял, противно хлюпая под ногами. Все родное и серое тут же накинулось и задушило тоской.
Я как робот ходила в универ, иногда на работу, а по ночам мне снились таинственные улочки Праги, кольцо с сапфирами и скульптура Яна Непомуцкого с Карлова моста, которому Кир что-то загадал.
Я подпрыгивала от каждого звонка, изо всех сил желая чтобы Нечаев нарушил слово и позвонил, пришел, дал знать о себе хоть как-то. Но тщетно. Он более не преследовал меня, одарив тем самым пространством, в котором мне стало тошно уже через неделю. Наплевав на долги по универу, я помчалась домой к маме и вывалила ей все, как на духу. Толку от этого было мало. Мама честно призналась, что ни за что не хотела бы отпускать меня за океан. Она и так скучала, потому что мы не виделись летом. Даже одна мысль о моем отъезде в Америку приводила ее в ужас. Но, провожая меня на автобус, она сказала:
— Твоя бабушка тоже отговаривала меня ехать в Хабаровск. Мы знали, что это временная работа для отца. Я могла остаться здесь, ждать его… Вернее не могла, поэтому уехала с ним. Слушай свое сердце, Ась.
Я разревелась и долго благодарила, обнимала ее.
Как раз сердце ничего толкового не говорило. Вернее, я желала изо всех сил быть с Кириллом. Я была готова его простить, дать нам еще один шанс. Но свадьба, отъезд — и все в ближайший месяц — это уже перебор. У меня ведь учеба и диплом, родители, друзья. Куда все это девать?
Я как никогда понимала Алену, которая не решилась.
Но все чаще мне хотелось поехать к Киру, зацеловать его, сказать, что я согласна, согласна на все и даже больше. Мне так хотелось ему верить. Хотелось верить, что настоящим он был, когда гулял со мной в парке или доверял свой дом, когда был готов упасть на одно колено на Карловом мосту и искренне радовался, что я не дала ему запачкать брюки. Но я знала и другого Кирилла, холодного и жестокого, от которого пахнет дорогим алкоголем, женщинами и пороком. У меня не было гарантий, что эта его ипостась не вернется. Я совсем не хотела оказаться одна, на другом краю света наедине со своей болью и равнодушием любимого человека.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})