— Все нормально, — ответила сестра. Вода стекала по сторонам ее лица. — Все в порядке. Они даже в дом не вошли. И все совсем не так плохо, как кажется. Только болит ужасно, но сейчас уже лучше. Честное слово, я уже почти ничего не чувствую!
Я хотел осмотреть ее руки, но Эмма отдернула их и уставилась на свои ладони.
— Ты замерзла?
— Н-немножко. Не очень, — она снова потупила глаза.
Ее руки были бледно-голубого цвета и угрожающе синели на глазах. Темная сетка вен проступила под тонкой кожей. Ногти посерели.
— Они забрали мои рабочие перчатки, — сказала Эмма тонким срывающимся голосом. — Они забрали мои перчатки…
Я встал.
— Вот что, включи везде свет и запри двери. Я постараюсь вернуться как можно быстрее.
Она схватила меня за рукав. Ее пальцы бессильно скользнули по моей толстовке, будто отказываясь повиноваться.
— Постой… ты куда?
— За твоими перчатками.
Глава двадцать шестая
Цена
Внизу, под шлаковым отвалом, весь Дом Хаоса пропитался дождевой сыростью. В углах огромного вестибюля жарко горели оба камина, сегодня здесь было теплее, чем обычно.
Полуразложившиеся синюшные девицы стояли возле одного из каминов. Они перебирали подносы с аптечными пузырьками, плавили воск и запечатывали горлышки. Работали они передавая друг другу бутылочки и приглушенно переговариваясь между собой.
Морриган сидела на полу за стойкой и возилась с куклой, сделанной из перьев и грязной бечевки.
Я обогнул стойку и остановился над ней.
— Привет, отщепенец, — сказала Морриган, не поднимая головы. — Пришел сказать, как сожалеешь, что предал нас и побежал выклянчивать милости у моей сестрицы?
— Нет, я пришел сказать, что ты сделала чертовски большую ошибку. И прекрати называть меня отщепенцем!
— А как тебя называть? Может, подкидышем? Или подменышем? Младенчиком, оставленным в чужой колыбельке? — Она отшвырнула куклу и уставилась на меня снизу вверх. Ее зубки, как булавки, сверкнули в свете камина. — Я дала тебе лекарства и целебные настойки, я ухаживала за тобой, когда ты заболел! Если бы не я, ты бы умер, а вместо благодарности ты унизил меня перед сестрой!
— Да, я разговаривал с твоей сестрой! Отлично, я подонок и мерзавец! Довольна? А теперь прикажи своим протухшим потаскухам отдать Эммины перчатки!
Морриган величественно кивнула в дальний угол комнаты.
— Сам скажи!
Девицы сгрудились в кружок, тихонько хихикая. Одна из них, с виду самая изможденная, со спутанными волосами и рваными ранами на руках, щеголяла в розовых замшевых перчатках для работы в саду.
Я направился к ним через зал. В тепле они воняли еще отвратительнее — жирной сырой землей и разлагающейся плотью. В мерцающем свете огня их кожа приобрела зеленоватый оттенок.
— Я могу тебе чем-нибудь помочь? — пропела та, что нацепила перчатки Эммы. И улыбнулась мне широкой игривой улыбкой, обнажив черные зубы и гнилые десны.
— Угу, давай сюда!
— Что тебе дать?
— Перчатки моей сестры. И быстрее, я сыт по горло вашими шуточками.
Девица, стоявшая рядом с моей собеседницей, наклонилась и пихнула ее локтем, ухмыляясь мне в лицо. Она держала в руке дымящуюся палочку и кусок размягченного воска. Язык у нее был синий, а во рту кишели белые черви.
— А чем ты отблагодаришь ее за сговорчивость?
— Поцелуй ее! — прошептала девушка, которую я впервые увидел на вечеринке.
Остальные захихикали, прикрывая провалившиеся рты ладошками.
— Да-да, поцелуй ее, и тогда мы отдадим тебе розовые ручки твоей сестры!
Та, что в перчатках, с улыбкой шагнула ко мне.
— Всего разочек, — попросила она гораздо скромнее, чем подруги, почти грустно. — Поцелуй меня разок, и я отдам перчатки.
Я посмотрел на нее. Наверное, когда-то ее глаза были зелеными, но теперь потускнели и покрылись мутной пеленой.
— Не обязательно страстно, — добавила она. — И даже не надо делать вид, будто тебе этого хочется. Просто дай мне возможность представить, будто я тебе не омерзительна.
Остальные девицы жадно и настырно следили за нами, но девушка в перчатках выглядела только холодной. Она не смеялась.
Я наклонился и поцеловал ее в щеку, возле уголка рта. Пахло ужасно. Сточной водой, смертью и разложением, но из-под всего этого пробивался едва уловимый аромат церковного ладана и погребальных цветов, а также гнетущий запах печали и вечной неупокоенности.
Еще какое-то время я не отстранялся от нее, не отрывал губ от ее щеки, хотя уже дал ей то, о чем она просила. То единственное, о чем она просила. Я хотел, чтобы это что-то значило, потому что мне было ее жаль. Потому что она была мертва, а я нет.
Когда я выпрямился и отступил назад, девицы начали шумно перешептываться, но та, у которой были перчатки, смотрела на меня с сожалением.
— Это было чудесно, — прошептала она, протягивая мне руки.
Я снял с ее пальцев перчатки, потом стянул их. Кисти ее рук неожиданно оказались здорового розового цвета, но даже при свете камина было заметно, как цвет быстро сбегает с ее кожи. Теплый оттенок стремительно бледнел, и вот уже ее ногти снова приобрели отвратительный черно-синий цвет. Девушка вздохнула и улыбнулась мне. От этой улыбки у нее растрескались губы.
Сунув перчатки в карман толстовки, я вернулся к стойке, под которой Морриган все также играла со своей куклой, заставляя ее плясать по полу.
Я чувствовал запах и ледяной холод кожи мертвой девушки, призрачные испарения плыли по комнате, пропитывая и меня.
Морриган сладко мурлыкала над своей куклой, и мне впервые захотелось ее пнуть.
— Как ты могла позволить им так поступить с Эммой? Я думал, мы договорились, что ты оставишь ее в покое, если я соглашусь работать на тебя! Я думал, они с Джанис подруги!
Морриган посмотрела на меня гневно.
— Ты сам решил обратиться к моей сестре! При первой же возможности ты побежал к ней! Она уничтожает этот город, а ты пошел к ней на поклон! — Она бросила куклу за ножку стола. Кукольная голова глухо стукнулась об пол. — Они не захотят добровольно воздавать нам почести, если у них горе. Они будут поглощены своей трагедией, своей болью и не станут любить нас!
— Знаешь, вообще-то все случилось из-за тебя. Это ты разозлила Госпожу, когда украла у нее мою мать!
Морриган подвернула под себя ноги, подобрала куклу и прижала ее к груди.
— И теперь город болен. С каждым годом становится все хуже, дома рушатся, уничтожен дом Божий, даже рельсы и эстакады ржавеют.
Я выдохнул сквозь зубы и протянул ей язычок от молнии.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});