помню.
— А ты вчера под конец откопал где-то пару своих «земляков» и пил с ними за фатерлянд пиво. Нет, точно не помнишь?
— Не помню, — расстроенно пробормотал Андрей и отхлебнул пива. — Помню до того момента, как…
Он обессиленно замолчал.
— Ладно, после разберёмся, — Иван поднялся, поправил спортивные штаны и отправился в спальню. На ходу бросил:
— Котов вчера вызвался проводить Хелен. Я не возражал, поскольку сам был, мягко говоря, не в форме уже. Вот так-то.
— А Габи?
— Ты же её проводил ещё часа в три, она сказала тебе, что у неё суровая мамаша. Как я понимаю, намекала на знакомство с родителями… Или нет?
Он посмотрел на Андрея с иронией. Тот смутился:
— Какие родители, чего ты мелешь? У меня же дома…
— Да помню я, помню, не ерепенься… Только дом где, и где ты, вспомни хоть это… Ладно, пойду, переоденусь, начальство обещало сегодня нас к связному повести, надо в форме быть.
— Да уж, сеньор Ортега — гигант, можно дале сказать — былинный богатырь в своём роде… Пить наравне со всеми, да ещё собираться по утру делами заниматься…
— Профессионал, — буркнул Иван, исчезая за дверью спальни.
— И с этим не поспоришь, — согласился Андрей.
Котов появился ближе к полудню. Где уж он был — Бог весть, но выглядел он так, словно только что вышел из купе первого класса литерного поезда. Подтянутый, абсолютно свежий, сияющий «фирменной» улыбкой. Которая сошла, едва он прикрыл поплотнее за собой дверь.
— Вот что, господа хорошие, праздники закончились, начались сугубо трудовые будни. В славном городе Буэнос-Айресе высокопоставленные чиновники вдруг отчего-то мрут, как мухи, и мне это категорически не нравится.
— Им, я думаю, тоже, — вставил свои пять копеек исполненный иронией по причине похмелья Иван. Он прикладывал к горячему лбу мокрую тряпку. Пытался было найти в аптеке поблизости какие-нибудь болеутоляющие средства, но поход туда закончился полным фиаско: аптекари все, как один, по-видимому, тоже страдали от последствий праздника и свои заведения сегодня не открывали. Пришлось довольствоваться народными методами: тряпкой на лоб и крепким чаем. Кофе не лез в организм, а традиционного русского средства — огуречного рассола — по вполне себе естественным причинам у соседей не оказалось.
Котов покопался в кармане и выудил оттуда маленькую жестяную коробочку-таблетницу и извлёк из неё аспирин.
— Держи, болезный, — сочувственно бросил он и налил Ивану воды из пузатого графина. Не веря в своё счастье, Скиф заглотнул таблетку, не разжёвывая и приник к стакану. Посидев некоторое время в ожидании чуда, он наконец расплылся в широкой улыбке.
— Сеньор Ортега, вы — самый лучший в мире лекарь, прям Айболит какой-то…
Андрей понимающе хмыкнул, он-то уже успел малость отойти от вчерашней гулянки. Котов покачал головой.
— Сомнительный комплимент…
— Почему? — поднял брови Скиф. Котов мстительно бросил:
— Хотя бы потому, что тот славный доктор, про которого вы только что упоминали, был, если мне не изменяет память, ветеринаром…
Теперь уже хохотали все трое. Но тревога, повисшая в комнате после заявления Котова, не проходила. Иван и Андрей устроились за столом и, наблюдая, как Котов принялся уписывать остатки вчерашнего угощения, стали ждать продолжения.
Оно последовало только через четверть часа. Отложив столовые приборы и аккуратно промокнув губы салфеткой, сеньор Ортега поправил усы и негромко произнёс:
— Пока вы тут отдыхали от вчерашней гулянки, я, сугубо по просьбе товарища, — он кивнул в сторону Ивана, — проводил его даму до дому. Уже на пороге её квартиры её перехватил посыльный от сеньоры Перон. А поскольку я ещё не успел откланяться, то вызвался её проводить. Возле Розового Дворца я увидел десятки автомобилей с номерами американского посольства, различных информационных агентств, газет и радиоканалов. На мой резонный вопрос, к чему такая сходка, одна из акул пера любезно сообщила, что накануне произошло двойное убийство американских дипломатов, и теперь Аргентина готовится к тому, что Америка объявит ей войну или, по крайней мере, разорвёт с ней дипломатические отношения. Дальше вашу, юноша, Хелен у меня забрали какие-то господа, близкие Эвите Перон, как я понимаю, и мне пришлось откланяться. Следовательно, теперь ваш выход, сеньор Вальдес… По-видимому, ситуацию не собираются предавать широкой огласке, иначе уже все вечерние выпуски газет были бы нашпигованы этой новостью.
— Вам что-то не нравится? — поинтересовался осторожно Скиф-Вальдес. Котов кивнул.
— Точно так. Мне не нравится, что с вашим появлением здесь совпадает череда жестоких убийств, совершенно не свойственных преступному миру этой относительно благополучной в отношении асоциальных элементов стране. А теперь ещё и гибель американских дипломатов…
— Они поднимут теперь всю полицию, станут чистить иммигрантов, приезжих и просто тех, кто каким-либо случайным словом или действием вызовет их подозрение, — буркнул Андрей. Котов-Ортега кивнул.
— Да, и это до предела усложнит нам задачу. Фильтровать станут каждого вновь прибывшего, проверять с особой тщательностью приезжих из Европы. В общем, нам придётся как-то пересидеть это смутное время.
Иван и Андрей переглянулись. Они только настроились на активную деятельность, прибытие Котова взбодрило, наполнило смыслом их пребывание в этой стране. И вот такой облом в самом начале операции.
— Но может статься, что всё спустят на тормозах. Будем посмотреть, как говорят в Одессе, — Котов встал, прихватил со стола шляпу, напялил её на затылок и шагнул к двери:
— Пойду, пройдусь по набережной. Послушаю, о чём шумят народные витии, так сказать. Буду через пару часов. Из квартиры не выходить, всех впускать, никого не выпускать. Временно переходим на осадное положение.
И он вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
— Что это было? — в голосе Уолша было столько льда, что, несмотря на стоящую на улице новогоднюю жару, у его собеседников готовы были вот-вот замёрзнуть сопли. Герр Бонненкамп и мистер Розенблюм сидели напротив него на широком диване гостиной и внимали каждому слову шефа. Впервые за всё время операции в Аргентине Уолш почувствовал, что оба «прикомандированных» готовы повиноваться ему беспрекословно и полностью.
— Как так могло случиться, что все наши официальные контакты с Конторой утеряны безвозвратно, перерублены самым нещадным образом? — он ходил по залу в банном халате, так как только что принял ванну. Теперь ему приходилось «мылить шеи» своим нерадивым подчинённым. — Кто столь нагло и безнаказанно действует у нас под носом, пренебрегая не только своими жизнями и положением, но и возможными международными осложнениями для страны пребывания?
Мартин Бонненкамп несмело поднял руку, словно ученик начальных классов на директорской проверке. Редрик кивнул.
— Говори.
Бонненкамп поднялся, некоторое время рассматривал свои громадные лапищи, а потом просто произнёс:
— Это «Бранденбург», мистер Уолш… Больше некому.
При этом слове мистер Розенблюм непроизвольно вздрогнул… Достал