заданный вопрос несёт в себе половину ответа. А молчаливое ожидание приносит ещё более неожиданные откровения. И они последовали…
— В Москве тобой, уважаемый, плотно заинтересовалась американская агентура… Ну-ну, не делай изумлённые глаза! А то тебе не говорили, что практически каждый, кто так или иначе причастен или будет причастен к атомной отрасли, представляет особый интерес для западных спецслужб?
— Говорили… Но мне казалось…
Котов кивнул и продолжил за Андрея:
— Что всё это относится к корифеям отрасли, таким, как Капица или Иоффе… А ты, мол, мелкая сошка, величина, стремящаяся к нулю, так?
Андрей неопределённо повёл плечами.
— Ну, не совсем так, но где-то рядом…
— Так вот, не делай на этот счёт иллюзий. Иностранным разведкам на этом этапе, когда новая наука — ядерная физика — находится ещё только в процессе становления, любой — я это особо повторяю! — любой молодой учёный сегодня на вес золота. Поскольку уже завтра он станет перспективным специалистом с полным набором специфических знаний. Кстати, и сюда тебя отобрали именно из-за твоей профессиональной подготовки, не так ли?
Фоменко удручённо кивнул, а Иван вдруг с удивлением отметил, что все они практически с момента явления Котова говорят исключительно по-испански даже тогда, когда остаются вдвоём или втроём… И лишний раз восхитился мастерством людей, их готовивших. Ведь, смотри-ка, Андрюшка, до спецшколы не знавший ни слова по-испански, теперь говорит достаточно бегло, да ещё умудряется неплохо копировать местный диалект. Конечно, немецкий у него не в пример лучше, и местные фольксдойче с удовольствием затаскивают молодого парня в свои пабы, дабы за кружкой тёмного пива услышать из первых уст, что же сегодня творится там, в далёком и теперь уже почти недостижимом Фатерланде. Но тем не менее…
А вслух он высказал то, что мучило его в последнее время.
— У меня создалось стойкое впечатление, что поисками «архива» занимаемся не только мы.
Котов резко обернулся к нему, пристально присмотрелся. Иван выдержал пронзительный взгляд и устало бросил:
— Местная пресса в последнее время захлёбывается в описании необычной для этого города волны преступности. Череда бессмысленных, на первый взгляд, и абсолютно немотивированных убийств захлестнула город… Это не мои пассажи, так пишут газетчики. И, как апофеоз, взрыв американского самолёта над заливом. Возможно, у меня паранойя, и я несколько сгущаю краски, но об этом пишут все местные газеты.
Котов задумался. Потом коротко бросил:
— Тебе и карты в руки, дамский угодник… Поинтересуйся при первой же встрече у своей новой британской знакомой, что думают по этому поводу в верхних эшелонах местной власти. Настолько, насколько она об этом осведомлена.
— Попробую, — кивнул Иван, пропустив «угодника» мимо ушей.
— И, кстати, пригласи её завтра к нам. Ведь Новый год на дворе. Хотя по погоде этого не скажешь… Эх, ёлочку бы сейчас, братцы, да с подарками… Но будем, как говорится, отталкиваться от реалий бытия. В общем, с меня — торжественный ужин, Ивана назначаем главным виночерпием, поспрашивай там у своей дамы, какие тут есть приличные напитки. Андрей, на тебе — переговоры с хозяйкой, пусть подыщет нам молочного поросёнка, я вам такое жаркое изготовлю — пальчики оближите! Вы у меня этот Новый год по гроб жизни помнить будете!
И Котов вожделенно потёр широкие ладони.
Американское посольство в Буэнос-Айресе. 31 декабря 1950 года.
Джозеф Баркли пребывал в глубокой меланхолии. По крайней мере, так для себя он оценил свое теперешнее состояние. После взрыва самолёта, о котором он узнал одновременно со всеми жителями столицы Аргентины по оглушительному грохоту со стороны залива, он впал в нечто подобное ступору: вся суета, начавшаяся в посольстве сразу после официального сообщения о происшествии в небе над Ла-Платой, словно бы проходила мимо: кто-то приносил на подпись бумаги, приходил и уходил пресс-секретарь посольства, время от времени разражалась гневными звонками прямая линия с Вашингтоном, мелькал в дверях бледной тенью верный Коуэн. Но это всё существовало само по себе, где-то на грани восприятия.
Доминирующей в мозгу Баркли была единственная мысль: это война! Он, как никто другой, понимал, что не бывает случайностей в таком деле, как разведка. Все несуразности, копившиеся вокруг него в последнее время, теперь выстроились во вполне определённую последовательность, и такая определённость его не радовала. Он, в отличие от Уолша, не переживший некогда ужас Пёрл-Харбора, тем не менее прекрасно понимал, что это — война. Война тихая, без разрывов бомб и снарядов, без визга пуль над рядами колючей проволоки перед первой линией окопов… Хотя, позавчерашний взрыв как-то плохо вязался с тишиной… Как и с самим понятием тайной войны… Если предположить, что это была диверсия, то их неведомый противник перешёл черту и стал действовать не просто нагло, а недопустимо дерзко. При условии, что это, конечно, всё-таки была диверсия, а не несчастный случай. В последнем он имел все основания сомневаться, поскольку единственный знал, что именно находится в пакете на борту курьера.
Единственный… Баркли встал, подошёл к бару у дальней стены кабинета, некоторое время разглядывал батарею пузатых бутылок в нём, потом резко захлопнул дверцу. Нет, пить пока ещё рано. Нужно сосредоточиться. Посол уже затребовал от него все материалы по дипломатической почте, которую должен был перевозить этим рейсом майор Хоскелл. И хотя пакет Баркли не проходил через официальные реестры, мысль о том, что взрыв как-то связан с его содержимым, а значит где-то рядом находится огромная жирная крыса, не давала Джозефу покоя.
По сути, подозревать в чём-то он реально мог только двоих из своего окружения: этого непонятного и от того только более опасного Уолша и незаменимого Коуэна. Первый был полностью в курсе всего, но было бы совершенно диким предположение, что резидент американской разведки в Латинской Америке работает на третью сторону. Хотя, история мировых разведок знавала случаи и не такого предательства. Что же касается Аллана, то тот, несомненно, славный малый, за то время, что они работали вместе, у Баркли не было ни одного момента, когда бы он усомнился в лояльности своего подчинённого. Но собственные мысли, как говорится, к делу не пришьёшь. И будучи профессионалом, Джозеф также определил Коуэна в разряд подозреваемых. Оставалась ещё версия случайного взрыва в системе подачи топлива — официальная, кстати сказать, которую и проглотила пресса, но сам Баркли в неё ни на йоту не верил. Как, впрочем, и его непосредственное руководство. Поэтому на неопределённое время на территории представительства была введена «красная» тревога, предполагающая ограничение в обмене информацией через системы передачи данных на некоторое время, которое не касалось только непосредственно посла и его личного секретаря.